Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Дмитрий Воденников  .  предыдущая публикация  
«Жаба душит и червь точит и птичка плачет»
О книгах Стеллы Моротской, Евгении Лавут и Дмитрия Воденникова

20.04.2008
Литературная газета
№ 19 - 20 (5833) 16 - 20 мая 2001 г.
Досье: Дмитрий Воденников
Стелла Моротская. Все тридцать три и другие. // М., 2001. – 80 с. (при дружеской поддержке клуба «Проект ОГИ»)


        Дамская поэзия так же подвержена веяниям моды, как фасон каблуков или юбок. Было модно страдать от несчастной любви и говорить о возвышенном – стало модно быть здоровой, темпераментной и обладать хорошим аппетитом. Изменения отрадные; житейская истина «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным» на деле являет примат нормы над патологией. Хотя все «тридцать три удовольствия» Стеллы Моротской, в сущности, можно свести к трем – еде, путешествиям и сексу.
        Причем именно гастрономический подход оказывается ключевым, символизируя остальные радости жизни, например секс, как в цикле «Эротические плоды» («Ах бедный мой, томящийся банан!/ Тебя хочу иметь полуодетым...»), или путешествия («...я кружилась в спагетти дорог над балконами Генуи... ела в Албене мелбу с бенгальским огнем...»). Декларируемая же Моротской ценность роскоши человеческого общения так и остается перечислением фамилий друзей-приятелей-литераторов, причем в алфавитном порядке.
        Без ноты трагизма (см. цитату, вынесенную в заголовок), разумеется, не обошлось: поклонение налаженной работе пищеварительной и половой сферы неизбежно сопровождается страхом – не столько смерти, сколько боли и старости:

            ...в старости кости болят коченеют конечности ломит суставы/ в теле сплошная изжога гудит повсеместно/ так бы прилечь чтоб не больно и чтобы клешни не обвисли/ подругу-подагру раскинуть и немочь свою растопырить...

        Замечу, что в полупародийном контексте куртуазных игр Моротской даже навязшее в зубах слово «оргазм» вполне уместно («чихать это мини-оргазм/ мне Таня сказала однажды»), хотя в общем и целом напористая эксплуатация «оргазмов» нашими поэтессами заставляет заподозрить отсутствие истинного эротического напряжения...
        Лично же мне витальность Моротской симпатична, равно как и ее самоирония. В сущности, ее стихи можно воспринимать не столько как модные нынче физиологические откровения, но и как изящное пародирование этой моды.

            Мы могли бы с тобой
            и на заднем сиденье велосипеда,
            если бы ты не забыл
            как вращать педали.

        Ключевые слова – рыба, вино, лягушка, сыр, авокадо, боль, путешествие, диван; цвета – красный, желтый, розовый, золотой

Евгения Лавут. Амур и др. – М.: ОГИ, 2001. – 48 с.


        А вот Евгения Лавут серьезна, я бы даже сказала, похоронно серьезна. И есть от чего – жизнь для нее лишь передышка перед небытием, растянутое умирание. Отсюда навязчивая тема физической ущербности, немочи, патологии («гладит меня по голове культею холодной...», «подайте слабому глухому/ страдающему малокровьем»). Амуру (невзирая на название книги) тут не разгуляться («только прости если я засыпаю/ так и не захотев,/ потому что слишком/ близко к окну стоят эти ели в белом/ строгие как медсестры»). Любовь тоже намеренно, декларируемо ущербна: («Твоя шапка пахла дохлыми мотыльками...»). Она всего лишь защита от ужаса небытия, причем защита ненадежная, легко сдающая позиции (как следует из «Лотофагов» – пожалуй, самого сильного стихотворения сборника) сну, забытью, безумию:

            ...Он лежит и указывает себе на пупок.
            Я подхожу к нему, наклоняюсь понять,
            что там скрывается: может быть, это трюк,
            может быть, он просто хочет меня обнять,
            но взор его пуст, и робко торчит кадык,
            в крупных складках впалое бледное пузо,
            кислыми пузырями покрыт язык,
            и возле пятки тает в песке медуза.

        Единственно безопасное место – детство. Ребенок психологически бессмертен, обитая в непрерывном «здесь и сейчас», стихи Лавут о детстве наполнены живыми реалиями в противовес умозрениям «взрослых» стихов («И всего-то хорошего в них – это ужин и сон,/ велосипед, босоножки и дом из бруса,/ да еще пистолет в звонких капельках на боку,/ да коллекция круглых камней июньского сбора,/ да фанфары автобуса, обгоняющего оку/ на вечернем шоссе около их забора»). Детство – утерянный рай, где все безгрешно-эротичны, где все – братья и сестры и одновременно возлюбленные андрогины («Мы идем куда-то/ Две сестры – два брата/ двухголовый зверь...»).
        Ностальгия по прошлому сродни ностальгии по детству. В прошлом удобно прятаться, поскольку оно уже – задним числом – безопасно. Тут Лавут неодинока – «ретро» нынче тоже в моде. Той же моды и культурный гардероб, который Лавут то и дело перетряхивает; от школьной классики («...да что я кораблик – да нет, мне пора,/ куда-то, да что там, где нет ни х..,/ туда, где гуляем лишь месяц да я») до старой советской попсы («...тебе оставил я мол точки в каждой строчке/ и догадайся мол сама/ зачем я свел тебя с ума»).
        А потонувший в прошлом мир трогателен уже хотя бы потому, что узнаваем...

            глядь, шуршит свободой
            невыключенный приемник
            дети ищут чего позавтракать
            светло на террасе
            на клеенке карты, вчерашняя запись счета,
            сигареты “Прима”, фрагменты вареной гречки,
            полосатый матрас из-под простыни выполз
            вдоль дорожки в сортир желтеют
            стволы укропа
            я сижу на пороге сложа руки
            а передо мной разбитое корыто

        Ключевые слова – пупок, медсестры, девочка, тепло, лед, мама, песок, рука, плыть, брат, сестра. Цвета – голубой, зеленый, белый.

Дмитрий Воденников. Как надо жить – чтоб быть любимым. – М.: ОГИ, 2001. – 48 с.


        Хотя поэт и заявляет, что его книга «вполне произвольна и ни ее порядок, ни случайные связи стихов никакого значения не имеют», он явно лукавит, поскольку перед нами единый массив текстов, скрепленный автоцитатами, сквозными героями и сквозной же темой. Даже само название сборника предполагает некое решение поставленной задачи. Но дело не в решении, а в постановке самой задачи. Те же автоцитаты, воображаемая речь на вручении Нобелевской премии, самоинтервью и отсылки к детским воспоминаниям посвящены не столько поискам «любимости», сколько поискам самоидентификации.

            Я помню: в детстве у меня была игра.
            Так – гуляя по даче или по пути на озеро –
            я представлял себе,
            что некто, кто больше и лучше меня,
            хочет узнать мое имя, но
            почему-то боится.
            Тогда (вот она, детская логика) –
            следуя прямо за мной, он
            начинает перебирать имена:
             “Миша, Коля, Петя”
             (я всё как будто не слышу) –
            и наконец: “Дима”.
            Я оборачиваюсь.

        Естественно, что, идя по следу собственного «я», Воденников прежде всего приходит к детским воспоминаниям – ко времени, когда человек еще не сознает себя отдельным от окружающего его мира. Затем следуют попытки взглянуть на себя со стороны, глазами других людей. Человек – это то, как его воспринимают другие. Собственно говоря, попытки самоидентификации можно свести к извечному русскому вопросу: «Ты меня уважаешь?»

            Ну че ты трясешься от злобы,
            че ты трясешься?
            Ведь все же есть у тебя:
            много денег, пирожных.
            Все тебя уважают,
            А те, кто не хочет (ах ты, сука такая, говно),
            все равно уважают.

        Вопрос, в сущности, вполне достоевский – отсылок к Федору Михайловичу Воденников не избежал: («Вот, господа, в этой пачке сто тысяч./ Так вот я щас брошу эту пачку в огонь...»). Впрочем, у всякого стихотворца имеется дополнительная возможность для самоидентификации через отношение окружающих – его тексты. Другое дело, что претензия на такое внимание, вынесенная в текст, предполагает некоторое кокетство:

            Че ты уставился? Ведь я ж – одетый,
            а, правда,
            кажется, что щас разденусь я?

        Такие эскапады предполагают зрителей если не восторженных, то, по крайней мере, сочувствующих («Когда мне хлопают (а я люблю, когда мне хлопают), мне всегда хочется раскинуть руки. Вот так. Только я ни разу этого ни делал, потому что боялся»). Что ж, расчет оправдался – несколько инфантильное стремление поэта снискать всеобщее уважение столь же по-человечески понятно, как и гастрономические предвкушения Стеллы Моротской.

        Ключевые слова – рука, голос, завидовать, уважать, унижение, все поднимаются. Цвет – зеленый.


  следующая публикация  .  Дмитрий Воденников  .  предыдущая публикация  

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service