— Твои любимые книги? — Букварь... (смеется). Если серьезно, то из современных авторов назову Иосифа Бродского. В детстве читал Маяковского, Есенина. Я же не знал тогда ничего о Мандельштаме, Заболоцком!.. Помню, что статью Маяковского «Как делать стихи» я воспринял как шутку. Не иначе, честное слово. А позднее понял: он же абсолютно всерьез об этом!.. Кстати, вспоминается сейчас мнение о Маяковском Бунина: он просто плевался, говоря о Владим Владимыче. Впрочем, будет об этом. — А что было в самом-самом начале у тебя? — В классе 9-м или 10-м (смеется) послал я свои вирши в «Молодежь Алтая». Мне ответили: «Стихи несовершенны» и так далее. Тогда я послал им стихи Поля Элюара в переводе Ильи Эренбурга. Мне опять ответили: «Стихи несовершенны» и так далее, и тому подобное. Я же не поленился написать им еще раз, сообщил, что это за стихи, чьи. А потом некто тоже не поленился и ответил мне фельетоном. Помню, там были такие строчки: «Вот идет по рабочему поселку Заринский. молодой человек и думает: «Чем бы заняться? Музыкой? Это ноты, инструменты. Живописью? Это холсты, кисти, краски! Дорого! А стихи? Стихи — это ручка да бумага». А люди, глядя вслед, будут говорить: «Вот идет поэт!»... Вот такое было в самом-самом начале. — Когда говорят о Еременко, то рядом — Жданов, Парщиков... — Это мои приятели с 1974 года. Парщиков с Украины. Жданов — земляк. Познакомились мы в Литературном институте. Время было... мрачное. Невозможно что-то напечатать. Мы стали вместе выступать: в общежитиях, в институтах, но чаще на квартирах. Иногда ситуация такая: нас трое, а слушателей — 5-6 человек. Ничего. Выступали. Общались. Потом о нас стали говорить, писать. Появились молодые критики — ровесники наши, что примечательно и замечательно. Вот такая предыстория. А о том, что все мы разные, я думаю, знают те, кому мы интересны. — А потом настало время публикаций... — Да. Потом. Я никогда никому свои стихи не предлагал. Как-то всегда кто-нибудь из друзей просил рукописи и относил в редакцию. Пожалуй, мне в этом отношении просто везет. Да я и пишу-то для друзей. Не для себя, как жеманно говорят некоторые, не просто так, не в стол, а именно для понимающих. На том стоим... Литературный институт я оканчивал в семинаре Ларисы Николаевны Васильевой. Она несколько раз, на правах моего руководителя, отдавала мои стихи в «День поэзии», «Юность». В 90-м году Олег Хлебников, завотделом литературы журнала «Огонек», дал подборку моих стихов в самом «Огоньке», а потом издал мою первую книжку «Добавление к сопромату» в серии «Библиотека «Огонька». Тираж просто убойный — 150 тысяч! Меня не обольщает, что он весь разошелся. Когда я хотел купить себе несколько экземпляров и не нашел их в продаже, то, обратившись в «Союзпечать», узнал, что там есть секция возврата: готовую продукцию под нож могут пустить... Чего греха таить. Сейчас под чуткой редакцией Евгения Касимова и при содействии кооператива «Свисток» в издательстве «ИМА-пресс», Москва, вышла моя вторая книга с довольно-таки полным сводом стихов — более шести печатных листов. Тираж 15 тысяч. Ее интересно оформил талантливый художник Сергей Копылов. (В марте этого года в Барнауле вышел первый номер авторского альманаха «Август», учредителем которого стал многоотраслевой кооператив «Северный». Номер целиком «отдан» Александру Еременко — не случайно АВТОРСКИЙ альманах, называется книжка «На небеса взобравшийся старатель». Летом планируются и выступления Александра Еременко в Барнауле. А это — первое издание поэта на родине — первую книжку еще можно приобрести в книжных магазинах и киосках края. — В. Т.). — Александр, твои стихи публиковались и за рубежом... — Отдельной книги не было. А в коллективных сборниках, журналах и альманахах были публикации — в США, Финляндии, Швеции, Англии, Франции, Китае... К слову, во Франции вышел сборник «Литература перестройки» — это целая антология. Примечательно, что там нет никакой идеологической подкладки. Принимал я предложение издать книгу, но об этом пока умолчу. А дома — готовится к выпуску книга моих стихов в издательстве «Советский писатель». Поживем — увидим. — Ты видишь, чувствуешь, кик принимают твои стихи читатели? Как? — По-разному. Недавно на выступлении в редакции газеты «Московский комсомолец», когда я читал стихотворение «Да здравствует старая дева...», одна дама почему-то всплакнула. Мне это показалось странным... Есть стихи для чувства, есть для ума, есть и для веселья. Все вместе это может называться поэзией, если есть что-то еще. Кто-то склонен находить философию прежде всего, кто-то ощущает себя на празднике слова... — Вышла книга Анатолия Осенева «Стихи из тюрьмы» (псевдоним А.Лукьянова). Ты читал ее? — В целом это книга лирики. Есть там поэма. Убожество страшенное! Написано на уровне десятиклассника, знающего литературу по хрестоматии и умеющего складно составлять слова, правильно размышляя о чем-нибудь. Короче, версификаторство. В предисловии говорится о том, что многие великие люди писали стихи — Мао, Кастро, Сталин... А можно бы и Гитлера упомянуть. И дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева, что было доказано на каком-то очередном съезде партии... (смеется). И сразу же автор предисловия ставит Лукьянова-Осенева или Осенева-Лукьянова в один ряд с теми, кто сидел в тюрьме: называется, например, благородное имя Заболоцкого. Это жутко!.. А книжка стихов Мао выходила у нас. Это факт. — Александр, как ты относишься к тандему: поэзия и политика? — Я занимаюсь поэзией с примесью политики. Это моя головная задача. А вообще их — задач — много. Сама жизнь подсказывает многое. Например, в Питере есть пивной завод имени Степана Разина, есть карандашная фабрика имени Клары Цеткин. Подтексты понятны... — А как ты относишься к нецензурным словам в стихах? — Дело в том, что сложились две культуры — цензурная и нецензурная. Это два пласта. Смешивание их возможно. Вводить же или нет маг напрямую — это проблема чисто филологическая. — В твоих стихах много техницизмов: амперметр, термопара, митоз, водород, хлорофилл, металлургия, числитель... — Это часть моего материала. Еще в школе я проявлял способности к точным наукам. По этому пути и намеревался пойти. Может быть, благодаря именно техницизмам у меня выстраивается что-то новое, свое. Метафоры, например. Не знаю. По моему наблюдению, в разговорной речи мы редко пользуемся природной основой языка. Чаще прибегаем к техницизмам. Век, наверное, такой... А в художественной литературе, в поэзии, в частности, эти слова в полной мере не приручены. — Кот строка из твоего стихотворения: «Человек похож на термопару...» — Намек ясен. Отвечу. Термопара — это же очень точно — человек состоит из двух половинок — одна реагирует так, другая эдак. — Александр, ты часто бываешь в Америке? Как там развивается поэзия? — Там людям интереснее паровоз нежели электровоз. И вместе с тем сильно развиты градации авангардизма. В Сан-Франциско я с Парщиковым был в гостях у поэта Мэта Хеккерта. Мы о многом говорили, говорили, и вдруг он срывается с места: «Пойдемте, я покажу вам что-то!» Из дома заходим в его огромный гараж-ангар, в котором стоят чудовищные механизмы и машины — фантастические скульптуры из металла: что-то выражающие пружины, колеса, рамы и т.п. Он берет какую-то трубку, похожую на ствол винтовки, заправляет ее газолином и становится в пазу дуэлянта. Стреляет в стену! Мощный взрыв! Пожар! Он поворачивается к нам и говорит: «Это мое новое стихотворение!» Потом показал его с листа. Читаем: текст устройства и рядом схема. Недавно я все это опубликовал в екатеринбургской газете «Доверие». Теперь хочу предложить журналу «Юность» объявить конкурс на лучший стихотворный перевод этого перформанса. Перформанс — это действие для публики, являющееся фактом искусства. Опасно (смеется) публиковать такое, вдруг люди начнут вооружаться, потому что все это можно назвать инструкцией по изготовлению ручного огнемета. — Кроме поэзии, чем ты еще занимаешься? — Поэзией. В разных ее проявлениях. Делаю репортажи для радио «Свобода». Организовал и провел несколько выставок «Творчество заключенных». Они прошли в Екатеринбурге, Владимире, в выставочном зале «Ходынка» в Москве и других местах. Об этом сообщала радиостанция «Маяк». В Америке моя выставка разворачивалась в Нью-Йорке — в Русском культурном центре эмиграции, в Сан-Франциско — в тюрьме Сан-Бруно. — Интересно, что за экспонаты? — Это работы наших заключенных из дерева, пластмассы, тканей, металлов... и из чего-то вообще непонятного. Если предметно, то это авторучки, зажигалки, медальоны, ножи, браслеты, портреты, портсигары, портмоне и многое другое. И все это делается подпольно. А в тюрьме Сан-Бруно заключенным для творчества предоставляются помещения, материалы, инструменты. Вот интересный случай. Во время выставки в тюрьме я узнал, что здесь же сейчас читает лекции... Анджела Дэвис! У нас-то еще не забылись митинги и демонстрации под лозунгом:»Свободу Анджеле Дэвис!» Сейчас она читает лекции заключенным, а тогда, занимаясь политикой, сама угодила за решетку. Почему-то в Америке, в отличие от Союза, ее вообще не знали. Потом она «проходила» кандидатом в вице-президенты в команде Дукакиса во время президентских выборов. И решил я с ней познакомиться. Мне стали вежливо объяснять, что, мол, это невозможно, что она очень занята — расписание лекций есть, и очень плотное. Я же продолжаю настаивать. Говорю: «Не одно поколение советских пионеров воспитывалось на светлом образе Анджелы Дэвис!» Познакомили-таки. Мы с ней минут пять поговорили. Жизнерадостная такая женщина! Кстати, той огромной шарообразной прически у нее уже нет. Сменила имидж. Мы сфотографировались вдвоем. Улыбаемся!.. Для меня это все равно, что сняться на карточку с Долорес Ибаррури или с Семеном Буденным!.. — Александр, как ты оцениваешь недавнее прошлое нашей поэзии? — Мы жили в такой кондовой масскультуре!.. Впрочем, об этом уже много говорено. И многими. Сейчас меня, мягко говоря, очень расстраивает то, что, например, София Ротару бодро распевает: «Вот и лето прошло...» Но это же лирическая исповедь замечательного поэта Арсения Тарковского, у которого судьба тяжелейшая!.. — Какая поэтическая форма тебя привлекает? — Вообще-то я пишу в традиционной манере. Но мне интересен верлибр. Это очень сложная форма. В рифму и с ритмом писать, мне кажется, проще. Хотя многие думают иначе. Но вот пример (увы, не вспомню сейчас имени современного поэта): Голуби — это крысы подвалов. Крысы — это голуби чердаков. Открываю газету — узнаю о смерти друга. — На фотографии, что дана на обложке огоньковской книжки «Добавление к сопромату», ты стоишь у стены какой-то, на ней надписи... — А... Есть такая стенка в Москве. Битловская стенка. Там собираются поклонники битлов и современного рока. Надписи на стене — это своеобразная полемика. А рядом — Петровка, 38... — Чем сейчас занимаешься? — Ничем. Думаю.
Беседы были в 20-х числах сентября 1992 года в доме родителей поэта (г. Заринск). Первая публикация интервью - в газете «Молодежь Алтая» 22 января 1993 года.
|