Что вообще сегодня происходит с индустрией художественного перевода в России?
Правду сказать? Я об этом не думаю. Вот вы, к примеру, журналист, и я у вас спрошу: что вы думаете насчёт качества журналистики в России? Что вы мне ответите? Так и тут. Есть хорошие переводы художественной литературы, есть не очень хорошие, в переводе работают как вменяемые люди, так и какие-то похитители тел. Тут где как, кто как и всё зависит. Кроме того, я об этом не думаю, я этим занимаюсь и стараюсь делать свою работу как можно лучше, иначе будет как с той сороконожкой. «Индустрия перевода» — опять же, доопределите термин. Для меня перевод — занятие на грани искусства и ремесла, «индустрия» же подразумевает некоторую поточность, поэтому я не знаю, кто так работает и хорошо ли им при этом, тем более не знаю, как нам реорганизовать этот Рабкрин.
Российская школа перевода чем-нибудь значительно отличается от остальных?
Ничем. Всё как везде, где сознательно переводят иностранную литературу. Но сознательных переводчиков везде единицы, и ни к какой школе они, как правило, себя не относят. А любители разговаривать о «школе», как правило, истерически-трепетно относятся к т.н. «советской школе перевода», насквозь, по большей части, зараженной гнилью Пролеткульта, и к ее наследию. Вообще, если перемотать, я не уверен, что вообще можно говорить о «российской» (т.е. постсоветской) «школе перевода» — прошло недостаточно времени, а досоветские переводы, опять же, по большей части страдают ясельными болезнями, симптомы которых потом выродились в тот же Пролеткульт. Так что если говорить об общих чертах «российской школы перевода», наверное, можно вычленить несколько общих черт: недостаток преданности оригиналу (в особо клинических случаях это граничит с презрением к автору), вера в собственную непогрешимость и владение тайным знанием, недоступным глупому автору, убежденность, что русский читатель чего-то не поймет или не оценит (чему примеров — масса, в т.ч. анекдотических: «русскому читателю чужд напиток коньяк, поэтому аристократы на суарэ у нас в романе будут пить самогон»), приверженность выморочной «языковой норме», самоцензура и страх обсценной лексики… и т.д.
Литературу какого толка недостаточно переводят в СНГ и России в частности?
Хорошую, качественную и умную. Её мало, её на порядки меньше, чем в остальном цивилизованном мире. Хотя сейчас все гораздо лучше по сравнению с 1954 годом, например.
Вот вы курировали переводческий ресурс «Лавка языков» до 2003 года; нужен ли подобный портал в наше время? Что скажете по поводу возобновления публикаций в «Лавке …»?
Нужно вообще как можно больше разных изданий, публикующих мировую литературу в переводе, как сетевых, так и, видимо, бумажных. Но «Лавка языков» не была «переводческим ресурсом» — это был гибрид сетевой библиотеки и литературно-художественного журнала, где публиковались преимущественно переводы (но не только). К 2003 году она выполнила бо́льшую часть своих задач, ну и правда в том, что мне стало совсем некогда ею заниматься. Были отдельные порывы возобновить ее работу, но заняться этим всерьез по-прежнему руки не доходят.
Вы читали лекцию «Переналадка мозгов: тайная американская литература XX века», в ходе которой высказали мысль о том, что талантливый писатель должен быть в той или иной мере против системы. А вы делаете выбор произведения для перевода исходя из этого тезиса?
Не просто талантливый — любой писатель. Любой художник. Любой независимо мыслящий человек (а я по своей старой идеалистической привычке склонен причислять к ним писателей, хотя, возможно, ошибаюсь). А талант талантливого писателя, среди прочего, и в том, что ему есть что нового сказать о мироздании, что тем самым уже ставит его за рамки системы, которой не только нечего сказать, она этому активно противится, держась за сказанное уже и, желательно, давно умершими людьми.
А должен ли быть переводчик в таких же отношениях с властью? Как вообще политическая ангажированность влияет на перевод?
Модальность долженствования здесь ни к писателям или художникам, ни к переводчикам не применима. Что значит «должен»? Кому должен? Писатель (простоты ради будем только о них) делает собственный осознанный выбор, поддерживать ему систему с ее идеологией или нет, кричать, к примеру, про «крым-наш», «долой пусси райот» — или воздержаться. Или произносить нечто совершенно иное. Переводчик, вообще говоря, тоже. Просто переводчику в этом смысле несколько труднее — ну или проще, это как посмотреть. Он может отказаться от перевода книги, которая ему не близка идеологически и не получить гонорара за не сделанную из подобной брезгливости работу. Если же переводчик берется и начинает саботировать — ну, получит по рогам от редактора или вдумчивых читателей, в лучшем случае. В худшем — этого никто не заменит, и еще одна книга для русского читателя будет убита. Как редактору мне приходилось работать с текстами некоторых авторов гей-литературы, переводы которых выполняли махровые гомофобы, я могу судить о результатах таких мезальянсов. Так что, к примеру, православным переводчикам авторов-сатанистов переводить я бы не советовал.
В 1986 году вы начали выпускать «ДВР»; что в то время читал российский андеграунд?
Российский андеграунд в то время, осмелюсь сделать обобщение, читал то же, что и весь советский народ. В едином, так сказать, порыве, ломился в книжные магазины, куда должны были привезти новые книжки из Москвы или Ленинграда. Не особо разбираясь в тонкостях художественного перевода и качестве работы (но переводчиков, понятно, вычисляли по именам и какие-то становились маркой: такой-то говна переводить не станет; много мы тогда понимали, да). Но, ясное дело, многие знали иностранные языки, хотя бы в пределах школьного курса, и старались что-то добывать на них и по мере сил читать, если уж очень хотелось, хотя сейчас, я бы решил, такой более грамотной читающей прослойки населения больше, чем при советской власти, и она развитее, хотя по-прежнему весьма немногочисленна.
Эта литература повлияла на ваши вкусы в будущем?
О влияниях можно говорить примерно неделю (у вас есть неделя в запасе?), скажу только, что к переводу литературы меня лично как раз и подвигло убожество советского издательского репертуара. Так что все получилось скорее не благодаря, а вопреки.
Известно, что вас очень интересует творчество Томаса Пинчона. Вопрос про magnum opus американского писателя: как впервые к вам в руки попала «Радуга тяготения»?
«Интересует» — недомолвка вечера, да. Не помню. По-моему, я ее где-то украл, потом недосуг было прочесть.
А российский читатель вообще готов к таким гигантам, как «Infinite Jest», «Finnegans Wake», «Against the Day» и другим нонконформистским книгам в целом?
Мне кажется, вы несколько путаете понятия. Толщина книги не является показателем нонконформизма автора. Если же вы говорите о т.н. «сложных» романах (хотя тот же AtD к ним отнести довольно трудно), то да, а почему нет? Ведь среднестатистического читателя, предпочитающего, я не знаю, Дарью Донцову и Захара Прилепина в качестве основной пищи для ума, или там Донну Тартт и Дмитрия Быкова, как известно, не существует. Есть люди, читающие, любящие и понимающие «трудную» литературу, их очень мало, конечно, но они к этому готовы примерно всю жизнь. Это другой штамм не просто человеческой породы, а даже homo legens, и я предпочитаю думать только о них, если вообще думать о читателях. Потому что мы работаем для них, я бы решил. А «массовый» или «широкий» читатель и без этих книжек прекрасно проживет, так всегда было.
А как издатели относятся к подобным «тяжеловесам»? Сейчас, если ты читаешь подобную литературу, то прикасаешься к чему-то великому, становишься частью мирового комьюнити. Ну вот а если подобные книги станут у нас бестселлерами, не девальвируется ли их значимость? Или они по определению не могут стать у нас массовыми?
Смотря кто, если об издателях. Плохой издатель считает, что ему в такое вкладываться невыгодно с экономической точки зрения, хороший — совершает издательские поступки. Примеры можно приводить и тех, и других. Про «комьюнити» вы это верно заметили, добавлю только, что это не просто синхронистическая причастность «к тому, что читает весь мир» («весь мир», как и «вся Россия», в большинстве своем в каждый данный момент времени читает всякое говно), а поддержание традиции познания (не только в смысле чтения учебников или популярного нон-фикшна) и передачи литературной мысли, через века. Эта линия чтения никогда не массова, толпа не умеет читать, как известно, у нее другие задачи. И да, глядя иногда на читательские отзывы на каких-нибудь книжных ресурсах или блог-платформах, иногда жалеешь о массовой доступности книги вообще — хочется, чтобы она существовала в единственном рукописном экземпляре где-нибудь в монастыре высоко в Пиренеях, и чтобы до нее добирались только те читатели, кому эта книга действительно нужна.
Вообще, политика государства в отношении подобной литературы – она же очень неоднозначная, вспомнить, хотя бы намерение Госнаркоконтроля запретить Уэлша, Берроуза, Хаксли и прочих. Имели ли ваши переводы проблемы с цензурой?
Был один случай издательского цензурного самоуправства, но нам с редактором удалось настоять на дисклеймере на обороте титула, и мы с этим издательством просто больше не работаем.
Ограничение использования обсценной лексики в литературе, выходящей в РФ, как-то повлияло на вашу деятельность?
То есть, перестал ли я употреблять в уместных случаях слова [из трёх, пяти и семи букв, в совокупности исчерпывающе характеризующие половую деятельность человека, – Сламп] только потому, что [потерявшим стыд и разум, – Сламп] от собственной безнаказанности чиновникам с анально-ретентивным синдромом хочется, чтобы я этого не делал? Нет, не перестал. Есть такая дисциплина в загадочной науке «переводоведение» — «этика перевода». Согласно канону этой дисциплины, единственная верность, которую переводчику прилично хранить, — это верность переводимому автору и книге. Если в книге написано [самое важное и самое короткое слово из трёх, – Сламп], «переводить» это слово как «мужской детородный орган» — элементарная ошибка перевода, она подлежит исправлению.
Есть такие тексты, которые и переводить не стоит — всю мощь оригинала не передашь? Если взять тот же «Infinite Jest», я не представляю, как подобная книга будет выглядеть в русском переводе.
Ну почему «не передашь»? Все зависит от переводчика. Я, допустим, тоже не очень представляю, как что будет выглядеть в русском переводе, но это потому, что я этой конкретной книжкой не занимался вплотную. А кто-то — занимался и представляет. «Радуга тяготения» вон тоже 40 лет считалась «непереводимой», это можно прочесть у любого советского литературоведа в штатском.
Вы согласитесь с тем, что сейчас большая часть качественной альтернативной литературы относится к постмодернизму? Как думаете, постмодернизм еще не исчерпал себя?
Нет. И давайте опять доопределять термины. Альтернативная — чему? Что считать тут мэйнстримом? Например, нарратив части современной американской литературы почти весь ХХ век тяготеет к устной разговорной речи. Для каких-нибудь окололитературных академиков или преподавателей высшей школы в России такая тональность — признак если не постмодернизма, то модернизма уж точно. Для них американская литература заканчивается Теодором Драйзером и Джеком Лондоном (в лучшем случае), а за этими «титанами» наступает эпоха упадка, распада и пустого экспериментаторства. Значит ли это, что мы должны идти на поводу у «теоретиков» Пролеткульта, деливших писателей на «прогрессивных» и «реакционных»? Так вот, «по-мо» — такой же жупел, к тому же большая часть нынешних литературоведов (если их можно так назвать), судя по тому, что они иногда пишут, по-прежнему путает постмодернизмы философский и литературный. Марк Твен был постмодернистом? А Льюис Кэрролл? И вообще не наше это дело — ярлыки развешивать.
А как вы можете прокомментировать фразу Алексея Цветкова: «Если бы меня взяли за горло и потребовали в двух словах определить разницу между американской литературой и русской, я бы обозначил ее так: американская ориентирована на книгу, русская — на автора»? Когда в России напишут Великий Русский Роман?
Я не понимаю, о чем он. Это какая-то его личная матрица, видимо. А про Роман – понятия не имею. Меня не интересует современная русская литература, я плохо её знаю и не стремлюсь знать лучше, честно говоря. Так мало времени, так много хороших книжек. Больше того, мне совершенно не интересно, как она будет развиваться. Такое ощущение, что из фазы «выдавливания геморроя», как выразился, если помните, Писатель, она еще не вышла, а фаза эта длится (с легкими модификациями) с 60-х годов ХХ века (до этого вообще была какая-то зоология, Пролеткульт своего добился). Так что Великий Русский Роман, все же отвечая на ваш вопрос, видимо, будет написан, когда русская литература перейдет к фазе осмысленного гуления, не раньше.
Недавно в мировой прокат вышел фильм «Врожденный порок», снятый по роману Томаса Пинчона. А вот стоит ли переносить на экран «другую литературу»? Не станет ли массовый зритель думать, что экранизация заменяет книгу? Или придётся перед показом фильмов писать на экране громадными буквами «READ A FUCKING BOOK»?
Вот странно, никто же не называл ни одну экранизацию романа Виктора Гюго «Забор парижской богоматери», а тут почему-то считают, что коверкать название можно. Что будут показывать русскому зрителю под приведенным вами названием, я не знаю. Возможно, фильм вообще запретят к показу, чтобы от него не случилось никакого вреда для всеобщего православия головного мозга: там, знаете ли, не просто вещества фигурируют, там фигурируют опасные для строя мысли. Что будет думать при этом массовый зритель, мне глубоко безразлично, скорее всего — ничего не будет. Он там ничего не поймет с хорошей точностью (западная аудитория, не читавшая книгу, тоже не понимает, это нормально). Для того, чтобы разделять литературный первоисточник и экранизацию, нужно прилагать некоторое дисциплинированное усилие мышления, а толпа не только читать, она и мыслить, как известно, не рвется. Те же, кто к такой работе мозга приспособлен и привычен, я думаю, разберутся.
А вам когда-нибудь доводилось переводить произведения, которые вам не нравятся? Как это было?
Да нет, так чтобы совсем — нет. Были менее любимые книги, за которые я брался из каких-то внешних соображений, но всякий раз это было осознанное решение. Единственное, что я для себя достаточно рано понял: если берешься переводить только из-за денег, ничего хорошего не получится — и процесс мучительный, и книжка говно, и никакой славы за нее, и деньги быстро кончатся. Так что лучше и не начинать пробовать.
Каких ваших переводов можно ждать в ближайшее время? Какие в планах?
«Азбука» продолжает печатать Джека Керуака, вот им я и буду еще заниматься какое-то время. Есть надежда, что в итоге у нас получится ПСС. Там же весной выйдет прежде не переводившийся роман Пола Боулза «Пусть льет». В «Эксмо» в марте должен выйти роман Кристофера Мура «Венецианский аспид» — продолжение «Дурака». А где-то посреди года, я надеюсь, — последний по времени написания роман Томаса Пинчона. Ну а про долгосрочные загадывать не будем. Весь год у меня расписан, а что когда выйдет, даже сами издатели порой не знают. Тем более в этот новый удивительный для наших территорий год.
Что сегодня вообще происходит с книгами и издательской деятельностью в России?
Они издаются и даже, как ни странно, продаются. А что? Когда для литературы были хорошие времена?
Ну, может быть какие-то законотворческие меры за последнее время оказались совсем деструктивными для книжной или переводческой отрасли.
Про книжную отрасль я вам ничего не скажу, ибо уже много лет в ней не работаю непосредственно. А под «отраслью», опять же, вы понимаете что? Если вы себе представляете некие потогонные мастерские в подземельях или там под низкими задымленными сводами в сырости и чахотке… ну, я таких мест не видел и как на них влияют решения нашей отвратительной власти, тоже сказать ничего не могу. А если серьезно — любые «меры» (слово-то какое противное), «направленные» (такое же противное слово) на сужение диапазона восприятия, будь то насаждение «духовных скреп», введение возрастной цензуры или запрет на использование в речи некоторых слов и выражений, могут влиять только отрицательно. Они ведут к оглуплению публики и духовному и умственному вырождению. Понятно, что нынешней власти это выгодно, и потеряем при таком раскладе только мы с вами. Я — быть может меньше, в силу возраста и действенной прививки советской властью, вы — не знаю.
Условно общие антизападные настроения в России как-то отражаются на предпочтениях издательств в переводе и выпуске книг? А на предпочтениях читателей?
Тут я честно не понимаю, что вы имеете в виду под «общими». Среди меня никаких антизападных настроений нет, среди моих друзей и знакомых — тоже. В медиацирк я не хожу, по стране в силу специфики работы езжу мало, поэтому не могу вам сказать, насколько они «общие». И про «широкого читателя», к счастью, ничего не знаю. Тех же, кто читает книжки, которые я перевожу, по-прежнему мало в процентном отношении к населению, и качество их восприятия и мышления непрерывно изменяется, я бы сказал — в лучшую сторону. Идеальные читатели, если угодно, умнеют, и никто им в этом помешать не способен, ни власть, ни телевидение. Все зависит от людей, конечно. Издатели, с которыми я работаю, тоже умные вменяемые люди, они продолжают заниматься своим делом, невзирая ни на что, выполняют свои издательские программы. У меня эти люди вызывают только уважение, хотя, чего греха таить, отношения наши бывают затейливы. Но они всегда такими были — убедить издателя сделать великую, гениальную, обалденную книжку, от которой тебя лично вштырило, никогда не было особенно просто, но это уже наши внутренние трудности.
В чем причина низкой читательской грамотности в СНГ?
В отсутствии желания и умения читать и нелюбопытстве. Как известно, стойкий миф о «самой читающей стране» был мифом (просто книжек было меньше, равно как и способов развлечения и отвлечения), а когда шлюзы вроде бы открылись, и «стало можно всё», привычка читать пару десятков классиков школьной программы и относиться к ним как к священным коровам осталась. Сейчас на это наложились другие способы проведения досуга, и чтение как-то стушевалось. Тех же, кого я называю идеальными читателями, по-прежнему мало. А мысль о том, что чтение — это работа, в массовом сознании не привилась. Вот и имеем что имеем.
Как вы относитесь к читательским конкурсам и играм (таким как “Долгая прогулка” и прочим)? Я заметил странную взаимосвязь между отрицательными отзывами на ту же “Радугу тяготения” и пометками “прочитано в рамках игры “Долгая прогулка”. Целесообразно ли читать литературу такого уровня в рамках подобных контестов?
Никак особо. Наверное, это мило — даже наверняка: любые способы втянуть в чтение как можно больше народу, кроме насильственных, можно только приветствовать. Если из 150 человек, прочитавших «трудную» книжку в рамках какого-нибудь организованного усилия, пяти она понравится или окажется полезной, это уже результат. Может, так и навык чтения закрепится. А выхлоп и шлак — они же всегда были, есть и будут.
На фоне отсутствия льгот для издательств и поддержки (или хотя бы отсутствия давления на) издательской и книжной деятельности вообще резко сокращается количество книжных магазинов, книги выходят всё меньшими тиражами, раскупленные книги не переиздаются, издательства закрываются. Куда вообще нас заведёт эта тенденция и какие есть пути выхода из нее?
Опять же, я не владею полной информацией, но у меня ощущение, что у вас её примерно столько же. Книжная розница имеет тенденцию не жировать, по всему миру, особенно трудно всегда независимым книжным магазинам. Тут ничего нового нет, но они как-то умудряются выживать все равно. Известий о закрытии книжных издательств я тоже не помню, чтоб был прямо вал, хотя и тут многим нелегко. А тиражи и не переиздание каких-то книг — это все происходит по другим причинам, и опять же, так было всегда. Книжный рынок — он такой, неподатливый и тугой, тут ничего не падает с неба ни для кого (хотя какой рынок у нас таков?), потому что книги никогда не были предметом первой необходимости, в отличие от, я не знаю, гречневой крупы. Ну и да — «незримой руки», я бы решил, здесь не существует, книги издаются конкретными людьми, умными и, по большей части, любящими свое дело, и что-то изменится, я бы решил, только если вымрет нынешнее поколение издателей, а ему на смену придут какие-нибудь идиоты, другой биологический вид. Чего, будем надеяться, в обозримом будущем не произойдет и на наш век хороших книжек еще хватит.
|
