Лев Рубинштейн. Случаи из языка

Александр Евангели
Русский журнал, 18 января 1999 г.
Досье: Лев Рубинштейн
Случаи из языка. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1998. - 80 с.; тираж 3000 экз.; ISBN 5-89059-015-4.


        Книга «Случаи из языка» осмысленно и строго собрана из статей для «Итогов», где Лев Рубинштейн уже пару лет состоит в штате. То есть книга написана по нужде, в чем, конечно, нет ничего плохого. Вот Гайдн, к примеру, написал бы свои 104 симфонии, если б не нужда выдавать по штуке - к празднику? Это только Дмитрий Александрович Пригов - сам себе и Гайдн, и праздники, а нормальному пишущему человеку без внешних стимулов жанровую невинность не сохранить отдельно от рыбки.
        Журналистика не ведает о дистанции между автором и рассказчиком. Она стремится убедить читателя в том, что первое лицо единственного числа - это Лев Рубинштейн, а не его герой, и «надетый на автора противогаз и есть автор». Эта репрессивная невинность журналистики не дает проникнуть в мотивы игры. Противогаз очаровывает тотальной рефлексией. Даже современное искусство для него - это большой разговор о том, что такое современное искусство. Рубинштейн точен в рефлексии, ее атрибутировании и версификации (произвольный пример: «...тот особый род веселья, который принято испытывать при соприкосновении с китчевым миром»).
        В девятилетнем возрасте автор лобзиком выпилил из фанеры рамочку для отрывного календаря («Линия отрыва»). Если учесть, что отрывные календари - это «пародийная модель всего того, что некоторые всерьез считают постмодернизмом», то можно считать, что будущий классик московского концептуализма уже тогда начал выстраивать свой имидж как знаковую структуру. Потом ее дополнили подростковые телефонные хулиганства («У меня зазвонил телефон»).
        Телефон как соблазнительная метафора интимной коммуникативности отсылает к богатому фольклору. В этой рамочке уже совсем авторские случаи из языка читаются как интеллигентский фольклор: - «Позовите, пожалуйста, Бога» - «Бога нет». Но также и наоборот: вполне фольклорные тексты, подслушанные и опубликованные под желтой обложкой «Случаев», начинают существовать как авторские. Механизм метаморфозы отчасти проясняет сам Лев Рубинштейн: «Идет чукча по улице. Видит: зеркальце. Он его поднимает, смотрится в него и радостно восклицает: «О! Мое!» Это ведь не что иное, как метафора перекодировки авторства, присвоения текста, его апроприации.»
        Характерен изящный жест ускользания от серьезного. К концу статьи, когда уже обозначены контуры и начинается самое интересное, как бы юная соблазнительница захлопывает дверь перед носом вместо того, чтобы пригласить на чай: «Впрочем, это уже совсем отдельный разговор» (с.72) или «Тоже, между прочим, интересный вопрос» или «Чем бы все-таки закончить? Тем, что все меняется? Ну меняется...» (с.16), «et cetera, et cetera, et cetera...» (с.45).
        Лев Рубинштейн выпиливает рамочки. Он большой мастер рамочек как структуры, сюжетообразующего приема. Вот, например, начало статьи «Им пишет всякий»: «Поэма «Домик в Коломне» начинается так (...) Речь, впрочем, вовсе не о поэме Пушкина», и следует длинный батон текста с изюмом случаев из языка, рифмованных и нерифмованных, без связи с Пушкиным. Конец статьи: «О домике в Коломне, как и было обещано, речь не шла. Тем не менее заканчивается поэма так: Больше ничего не выжмешь из рассказа моего» (с.25). Есть рамочки и поизысканней, но их долго цитировать. Вся книжка выстроена подобным образом.
        Вот что он сам об этом думает, точнее, пишет: «Сегодняшний автор как бы совпадает с рамкой текста. Авторское имя, авторская репутация, авторская биография, авторская персональная мифология - это и есть рамка, обеспечивающая тяжесть текста, его вес. Рамка авторства поддерживает текст со всех четырех сторон». (с.76, «Куры авторские, или Кто написал стихотворение»).
        Рамка - это такой интерфейс. В случае с картиной, на которую смотрят глазами - инструмент, вроде бинокля или призмы - для глаз, с которым лучше понимать. Место между пространством картины и пространством квартиры. Пространством эстетическим и физическим, бытовым. Между мирами - рама, интермундия. Этим латинским словом древние называли место, где тусовались боги и еще, наверное, идеи коней, бледно-мерцающие, как газовый разряд в поломанной трубке. Лев Рубинштейн поселяет там случаи из языка, вроде бы ничем не отличающиеся от случаев из жизни. Однако зазор существует, и он непреодолим. Более того: он должен быть. Он должен быть чистым, прозрачным. Поэтому мама мыла раму. Это, конечно, случай из языка, такая жидкая мама для мытья рам. Потом мама твердеет и застывает в чистую прозрачную раму - концептуальную рефлексию по случаю; получается статья для «Итогов». В центре - узнаваемая экзистенциальная субстанция, жизнь языка - вашего, вашей жены или ее любовника, пустота окна или зеркала. По краям - зазор между дырой и ее границей, интермундия, рама.
        Речь о том, как поломанная жизнь превращается в искусство. Как иногда ночью вспыхивает нечто в меру свежее и иное, - а это в неоновой надписи поломались некоторые буквы - и не горят. Или бледно-бледно мерцают, как платоновские идеи коней в интермундиях. Например, в Киеве или Харькове ломается буква «М». Не в языке, конечно (украинском), а в случае магазинной вывески «Мебли». А потом контекст восстанавливается, тайна исчезает, искусство умирает до следующей поломки.
        С летним выходом тиража совпала выставка Олега Кулика, так они и были в одном дворе - фотографии в XL-галерее и книжка в «Гилее» - прозрачные застывшие изображения жизни с пропиленной в центре дырочкой. Собственно, эта пустота в центре и превращает то, что получается, в интермундию, где у Льва Рубинштейна вместо древнегреческих богов - писающий на пол берлинского метро немец в галстуке, поучающий подростков интеллигентный женский голос, литературные критики из писателей и филологов и другие незамысловатые артефакты.
         «Случаи из языка» хитро сверстаны и в митьковском духе иллюстрированы О.А.Флоренской. Книгу можно читать в метро, только ездить надо без спутников. Потому что, как говорил В. Сорокин о своем первом творении, «рассказ был хороший, он вызывал эрекцию и т.д.», так и шутки Рубинштейна хороши, они вызывают смех.
        Несмотря на то, что книжка прочитывается за вечер и стоит 35 р., ее надо купить. Потому что русскому писателю деньги нужны больше, чем русскому читателю. На литературе Рубинштейну при жизни все равно не разбогатеть, так может - от журналистики, хоть с маленького тиража, но что-нибудь - да обломится.
        Гайдну, между прочим, деньги тоже были нужны, хоть он и не русский писатель.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service