Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
Все публикации  .  предыдущая публикация  
Другие голоса
Интервью с И. Померанцевым

13.11.2014
Красный
№7 (15), июль 2004, с. 76-77
        Телевизор включают, чтобы, выключив его спустя минуты, с ощущением злорадства и облегчения вернуться в заново обретенное «частное пространство». Между галлюцинацией mass media и иллюзией приватной жизни пролегает сомнительная граница. Именовать ее можно по-разному. Канал «Культура» показал фильм В. Балаяна об Игоре Померанцеве. Документальная лента, не хуже и не лучше других, хотя, пожалуй, лучше. Я сказал Померанцеву:
        – Фильм заканчивается твоим уходом по заснеженной тропе к морю. Согласись, в какой бы простоте нам ни подавалось море, оно неизбежно предстает аллегорией свободы?


        ИГОРЬ ПОМЕРАНЦЕВ: В детстве море для меня было морем отца, Черным морем.
        Он родился в Одессе, но был оттуда изгнан семьей в двадцать с лишним лет. Он совершил два греха. Сначала – социальный: женился на портняжке, что для еврейской синагогальной знати было едва ли не падением, а после – национальный: второй его женой стала русская, моя будущая мать.
        Тоска по морю у меня в крови. В Праге она стала почти невыносимой: я живу в стране, у которой нет выхода к морю, вовсе нет. И Украина, и Россия – страны морские, но когда живешь в них, этого не замечаешь, не ценишь. Море и свобода и вправду связаны – и не «художественным бессознательным», а вполне сознательным; в строке Пушкина они рядышком: Прощай, свободная стихия!
        Но в детстве не нужно было отвоевывать свободу: в семье дышалось легко. Как я теперь понимаю свободу? Для меня – это право и возможность делать глупости и не слушать умников.

        – Как в тебе стал проявляться «мир литературы»?

        И. П.: Литература началась с чернильницы. Отец работал в газете, и в доме всегда слегка пахло чернилами.
        Я помню наш палисадник на улице Федьковича, эта улица названа в честь писателя, и в этом палисаднике рос мальчик. Уже в Лондоне, в библиотеке Лондонской школы славяноведения, я нашел старую книгу об истории одесских синагог. Автора звали Померанец. Уверен, что это – мой родственник. Другим моим родственником оказался – и я узнал это уже в Праге – балетный критик Вадим Гаевский. Так что блуд литературного труда у нас в крови.

        – Пересекается ли твоя известность журналиста с известностью писателя? Каким образом сообщаются или же оспаривают друг друга эти два рода занятий? Одно взыскует откровенной публичности, чувства игрока команды, предзнания ситуации, другое – сокровенности, временной отстраненности, неведения и даже отторжения от того, что столь немаловажно для журналиста.

        И. П.: На радио я – предатель литературы. Язык радио и язык литературы – враждебны друг другу. Радио – это все, что звучит. Там важны не прямые смыслы, но тембр, интонация, пауза, дыхание, шепот и шорох, и там столкновение всего этого создает собственный мир – иными словами, там значения возникают из совершенно иных материй. Но на радио можно оставаться поэтом: поэтом звуков, голосов, шорохов, всхлипов, тишин, акустических темнот. Хлебников, для которого смыслы звучания были важнее смыслов слов, боготворил радио. Моя радиожизнь дается мне трудно: в эфире я интроверт в роли экстраверта. Но конфликт этот для меня конструктивен.
        Точно так же в поэзии, сочиняя стихи, надо чувствовать сопротивление материала. О своей известности я ничего не знаю. Диапазон мой – камерный. Так что мои слушатели и читатели – тоже люди камерные, думающие в себя. По крайней мере, так я себя утешаю. В публичных выступлениях я придерживаюсь одного правила: говорить только то, что я могу сказать в частной беседе. Журналистикой мне иногда приходится заниматься, но радио – это не обязательно журналистика. Радио может быть жанром, и, значит, в нем есть место художнику.

        – В наших нечастых разговорах ты рано или поздно обращался к значению «звука» и «голоса». Это постоянное возвращение к теме голосов в какой-то мере можно воспринять как заклинание. Но чего?.. Возможно, это преувеличение, но я также отношусь к радиопоколению. Хотя что такое «радио» во времена визуальной агрессии?

        И. П.: У меня нет спеси по отношению к телевидению. Благодаря ему радио стало чем-то вроде черно-белой фотографии. Оно может звучать глубоко, элегантно, тонко...

        – Известно, что Александр Белл создал телефон для того, чтобы найти возможность беседовать со своим умершим братом. Ночами напролет после он вслушивался в разряды статического электричества, надеюсь в шорохах и треске расслышать голос брата. Быть может, «радио» также является для тебя чем-то вроде «машины улавливания»? Но чьих голосов?

        И. П.: Я много работал с архивами «Свободы». Одна из моих передач так и называлась – «Радиокладбище». Я вслушивался в кашель Гайто Газданова, в сопенье Георгия Адамовича. Их записывали в парижской студии. Изоляция там была никудышная, к тому же в эпоху глушения о чистоте звука не заботились. Меня вся эта физиология очень волновала. Мне казалось, что я через акустический перископ вслушиваюсь в жизнь на том свете. Потом с того света я извлекал голоса – на этот, и они снова звучали, а значит, жили. Я и сейчас могу хоть на пять минут «оживить» умерших, которых я записал четверть века назад. Так что у радио есть свое «потустороннее» измерение. Оно во многом примирило меня со смертью. Я могу ее включить или выключить. Она – под рукой, но вовсе не такая страшная, как казалось в детстве.

        – Бахтин говорил, что художник «получает слово с чужого голоса, наполненное чужим голосом». В каком мгновении твой собственный голос начинает слышать себя самого? В какой точке твое «я» повествователя становится «я» Игоря Померанцева?

        И. П.: Я вспоминаю другие цитаты: мандельштамовское «мы только с голоса поймем, // Что там царапалось, боролось». В Воронеже он работал на радио, и, думаю, оно его задело. Гарсиа Лорка признавался в нелюбви к органу, лире и флейте и в любви к одинокому человеческому голосу, измученному любовью. Он имел в виду андалузский народный вой канте хондо, в котором больше наждака, чем даже в хриплом, рваном фламенко.
        Я слушаю человеческие голоса, – прежде на пленке, теперь в компьютере, – и не могу наслушаться. Моя ослепшая подруга из Киева, писательница Инна Лесовая, однажды сказала мне: «Радио – любимое искусство слепых». И я ловлю себя на том, что часто работаю с закрытыми глазами, но вижу ярче, острее, чем если бы не закрывал глаз. В литературе «я» куда опосредованней, чем в голосе, по крайнем мере, в моем литературном «я». Слова тянут на себя одеяло и правильно делают. Их жизнь глубже и древней, чем жизнь писателя.

        – А во снах? Можно ли «увидеть» голоса во сне?

        И. П.: «Увидеть» голоса можно. И не обязательно во сне. Я работал с талантливым режиссером-документалистом Валерием Балаяном. Так вот, он ставил и решал труднейшую художественную задачу: снять на пленку голоса, звучание, найти их визуальный образ. Иногда находил.

        – ТЫ говорил (до того, как написал «Перегной») о превращении большей части словесности в гумус, – иными словами, литературный процесс, на твой взгляд, за редкими исключениями является (собственно, как и водится в истории) процессом распада во благо продолжения самого процесса и появления исключений...

        И. П.: В молодости я прочел научно-фантастическую повесть «Поколение, достигшее цели». Сюжет, помню, такой: несколько сотен землян летят к далекой планете. Лететь нужно долго: лет триста. Задача экипажа: рожать детей, и чтобы дети после рожали внуков, а те – правнуков, и так далее, пока пятое поколение не достигнет цели.
        Этот образ я время от времени вспоминаю. Я хорошо помню голоса коллег, работавших на радио «Свобода» в 50-60-е годы: Владимира Вейдле, Александра Шмемана, уже помянутых Газданова, Адамовича... Я чувствую долг перед ними: без них цель – планета Россия – не была бы достигнута. В литературе тоже большая часть написанного уходит в перегной. Постмодернистская филология, кажется, впервые в истории литературоведения вплотную исследует как раз перегной, а не творчество чемпионов. Мне не обидно стать гумусом: «состав земли не знает грязи».

        – Без чего тебе невозможно быть? Или, по-другому, ты отхватил полтора метра денег в высоту и решаешься открыть издательство. Какова была бы «литература», которой ты бы отдал предпочтение?

        И. П.: В Англии я усвоил простой литературный урок: к написанию прозы и даже стихов надо готовиться. Я почти не пишу без предварительной исследовательской работы («research»). На это уходят время и силы, так что я читаю теперь почти всегда корыстно.
        Для издательского труда надо быть энтузиастом. Я «энтузиаст» в греческом смысле: «энтузиазмом» греки называли состояние опьянения. Я люблю сухие вина, их легкое прикосновение... Мы уже говори.ли, что меня волнует поверхность, внешность. В русском языке слова «внешний», «поверхностный» – ругательные. По мне, поверхность очень красноречива. Она говорит все или почти все. Без чего я не мыслю своей жизни? Без свободы. Возможность выбора для меня важней, чем сам выбор, будь то книга, страна, женщина.

        Когда в конце разговора я напомнил о Делакруа, заявлявшем, что ему лучше всего работается, когда он знает, что утром попадет на бал, Игорь ответил, что лично ему хорошо работается, когда его хвалят. «Нет, мое честолюбие имеет пределы, – добавил он. – Но все же, когда меня хвалят, я работаю с воодушевлением».


Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service