Досье

Не буду лукавить — я пишу эту статью, уже прочитав две предыдущие. Они были отрекомендованы мне как условно отрицательные; такими, на мой взгляд, и являются. Мое же впечатление о романе С. Гандлевского «<НРЗБ>» безусловно положительно, так что я заранее предвкушал ситуацию литературной полемики, где выгоднее ходить вторым. / далее

Вовсе не странно, что именно поэзия, с ее лирической открытостью, с ее доверительной исповедальностью, дает возможность заглянуть в мир человеческой души, соприкоснуться с ее часто непроизвольными вздохами и бормотаниями. Не всякая, разумеется, но именно та, что в силу некой внутренней потребности расположена к такого рода откровенной сообщительности, та, которую тянет к исповеди, а не к самодовлеющему, броскому образу или вольным забавам со словом. / далее

Мне кажется, что настоящий шедевр — это зеркало, которое подносится читателю. Точнее даже не зеркало, а система зеркал, из которой (уже в зависимости от того, что содержится в самом читателе) он извлекает непредсказуемое количество смыслов. / далее

Изредка я веду семинары для молодых литераторов, мне они в массе своей кажутся людьми симпатичными и здравыми. Есть, правда, кое-какие вкусовые расхождения. Меня неприятно удивляет тот факт, что многие из них так сосредоточены на успехе, у них много разговоров о публикациях, о премиях. / далее

«Ура — заработало!..» — хочется процитировать незабвенного кота Матроскина. Впервые, если не ошибаюсь, на Урале издана книга Сергея Гандлевского — великолепного лирика и артистичного рассказчика, одного из немногих рыцарей подлинности чувства и чистоты тона в современной литературе. / далее

Вряд ли автора кто-то ужимал в объеме книжки: просто-напросто столько написалось нового, столько подверсталось (хронологически) к новому избранного. Сколько, кстати? Из 70—80-х годов всего лишь семь стихотворений. / далее

Сергей Гандлевский: Я стихи начал сочинять лет десяти. Страсть эта была настолько сильной, что я, пай-мальчик, обманывал родителей. Утром мы вместе выходили из дому, отец и мать шли на работу, а я — вроде как в школу. Убедившись, что я пропал из родительского поля зрения, я разворачивался, возвращался домой и предавался стихосложению. / далее

Гандлевский одинок. Биографические контексты и стилистические параллели могут скорее отдалить и отделить от понимания его стихов. Ирония Гандлевского не бездонна, за нею — строгое отношение к традиции. Главный ориентир поэта — классическая русская лирика, цитаты и центоны — не самоцель, а лишь продуманная ловушка для невзыскательного читателя, воспитанного на концептуалистской поэтике. / далее

Впервые я услышал это имя в 1985 году от Евгения Рейна. На литературном семинаре, который вел Дмитрий Сухарев, Рейна спросили, кто из молодых поэтов ему наиболее интересен. Рейн ответил однозначно: «Гандлевский». Самое первое ощущение: «Надо же, какая нелепая фамилия! Ведь не выговоришь». Сегодня это вспоминать немного странно. / далее

Авторитет Сергея Гандлевского настолько устойчив сегодня, что обязательное внимание привлекает к себе любой его опубликованный текст, будь то лирическое стихотворение или эссе о литературной новинке, что же говорить о романе.
        Новый (первый) роман Гандлевского “<НРЗБ>” был обречен на внимательнейшее прочтение. И реакция, которая последовала сразу по выходе журнальной книжки “Знамени” (2002, № 1), была немедленной и вполне уважительной, если не сказать комплиментарной. Иначе, по-видимому, и быть не могло. / далее

Не многие удостаиваются при жизни издать полное собрание сочинений — и поделом: плодовиты-с. Сергей Гандлевский известен другим — невероятной творческой скупостью при никем не оспариваемом поэтическом таланте и оспариваемом многими таланте прозаическом. Вышедшую в Екатеринбурге книгу — с известной натяжкой, конечно, — можно посчитать своего рода ПСС Сергея Гандлевского, учитывая, что в нее вошли, кажется, все опубликованные им ранее вещи — то есть то, что он сам захотел обнародовать. Поскольку литературное положение Гандлевского отнюдь не таково, чтобы он вдруг что-нибудь захотел, а кто-нибудь взял, да ему в этом и помешал. / далее

Я люблю Сергея Гандлевского. Кажется, можно в этом признаться, поскольку, по всем моим прошлым и будущим писаниям как стихотворным, так и критическим, заподозрить меня в этом трудно (так у моего друга Станислава Львовского в двух стихотворениях внезапно всплывает любовь к Михаилу Айзенбергу, совершенно, как будто, из поэтики не вытекающая). / далее

Семидесятые годы прошлого века — время на моей памяти самое загадочное в художественном отношении. Сразу и внятно растолковать свой тезис я не могу и буду возвращаться к нему по ходу статьи. Согласятся со мной немногие, но если большинство загадок остались незамеченными, то это не опровергает, а подтверждает предположение. / далее

"Праздник" - вторая книга стихов Сергея Гандлевского. Первая называлась "Рассказ" - "прямолинейная проза в стихах". Концепция второй, не менее "прозаичной": "праздник жизни", "праздник смерти" - "все на свете праздник". В том числе и поэтическая речь об этом. / далее

 / далее

"Поэтическая кухня" - сборник коротких эссе на литературные, преимущественно поэтические темы. Форма эссе (сам писатель называет их очерками) выбрана Гандлевским, скорее всего, не случайно: в восприятии и воспроизведении на бумаге окружающей литературной и нелитературной действительности он прежде всего поэт, то есть человек, для которого на первом месте стоит "точная передача своего взгляда на вещи". / далее

Чудно и празднично происходящее на глазах. "Мышление литератора иерархично", — обмолвился Бродский в беседе с Томасом Венцловой. Чудно и празднично, повторяю, что реальная литературная иерархия выстраивается у нас на глазах, вчерашние обитатели кухонных чтений становятся не только литературным фактом, но персонажами истории литературы. Глазковский фольклор на стенах литинститутской общаги сменился цитатами из Кибирова, Дмитрий Александрович Пригов преподаёт где-то в объединённой Германии, вместо застольных Рубцова и Есенина всё чаще на голубом глазу читают Гандлевского, "Что-нибудь о тюрьме и разлуке". / далее

Есть образ мелькнувшей глубины, который трудно с чем-либо перепутать. Рефлексия; подобное исследуется подобным. Вода из банки храбро ныряет в озеро. Зеркало глядится в зеркало. Друг друга отражают зеркала… / далее