Досье

Для многих поэтов не авангардного вектора развития заумь приемлема как объект для семиотизации, однако именно для Булатовского это маргинальное, казалось бы, пространство оказывается своим. / далее

...Булатовский — поэт на зависть своеобычный; при всей своей негромкости и лаконичности он смело и свободно играет с еще недооткрытыми просодическими и смыслостроительными возможностями русского рифмованного стиха. / далее

... здесь нет просветленности элегии. Значит, напряженная драматичность трагедии? Булатовский вплотную занимался одним из самых трагических русских лириков второй половины ХХ века ленинградским андеграундным поэтом Львом Васильевым. Но лишь в одном стихотворении «Летасты, мои летасты…» намек на трагедию. / далее

Хваленое «ленинградское культурное стихосложение» всегда было вотчиной людей, филологически, в сущности, полудевственных, – дам обоего пола, старательно рифмующих квадратиками на фоне решетки Летнего сада. И очень гордящихся тем, что умеют отличить ампир от барокко, хотя чем же тут уж так особо гордиться? / далее

Поэтическое поколение 1990-х годов было и удачливым, и неудачливым одновременно. И дело не во внешних обстоятельствах и не в общественном статусе поэзии. Важнее другое: никому еще за полвека не было с ранней юности так просто и в то же время так трудно писать. / далее

Игорю Булатовскому немного за тридцать; «Полуостров» — третья его книга. Первая и вторая вышли шесть-восемь лет назад крохотными тиражами за счет автора и, кажется, почти не поступали в продажу. Он довольно много печатался как переводчик (в основном французской поэзии) и критик (под псевдонимом), но его оригинальные стихотворные публикации в периодике можно сосчитать по пальцам одной руки. / далее