Досье

Рассказывая свои истории, автор «нового эпоса», говоря словами Круглова, живописует «трагическое» и «прекрасное бытование» «Бога и ближнего». Отграничивается же он не от повествуемого, а от дискредитировав­ших себя мифов культуры, не доверяя им в условиях окружающей его картины всеобщей запутанной безотрадности. Его цель — отследить ситуации, при которых, как сказано в новой книге, «жизнь начинает жительствовать», пытаясь тем самым вычленить подоплеку происходящего, пробиться к некой подлинности, заслоняемой этими дискредитировавшими себя ми­фами. Естественно, что в этой ситуации особое внимание направлено на тех, кого Круглов именует «простецами», противопоставляя им ученых «экзегетов», тогда как выступающий в роли рассказчика лирический герой за­нимает положение между ними. / далее

Новая книга Сергея Круглова — третья по счету после возвращения его к поэзии. Вообще, новейшая поэзия знает несколько примеров нового поэтического взлета значительных авторов после продолжительного (и принятого читателями за окончательное) «неписания»: вспоминаются и Алексей Цветков, и Олег Пащенко. Случай Круглова — самый, быть может, яркий и показательный здесь, но и наиболее специфичный. / далее

Вольно или невольно, поэзия сдвигает отношения между вещами и понятиями, изменяя (либо постоянно меняя) точку отсчета. Стихи Сергея Круглова, составившие две его последние книги, кажется, намечают для русского слова какую-то новую антропологию, которую сейчас не время и не место в деталях воссоздавать, но в которой я хотел бы выделить несколько черт. / далее

... для Круглова сочинительство — это не существование в пространстве культуры. Это способ освоения неуютной современности и образ жизни. Круглов — всего лишь акын, поющий о том, что видит. Но акын, который поет так честно, до того искренне и о таком (о литургии! о покаянии!), что пение его действительно легко принять за литературную инновацию. Это и есть инновация, только не литературная. / далее

К стихам Круглова применимо то, что он сам говорит о поэзии вообще: поэзия — «как огонь небесный для фигурки из папье-маше». В огне эти фигурки — и автора, и героев, и читателя — не раскрывают своего внутреннего мира, но или сгорают, или становятся видны хорошо как никогда. / далее

Сергей Круглов: Мне очень жалко москвичей, потому что они ведь тоже заняты выживанием — выживают не только люди в деревне или бомжи, выживают все, «офисный планктон» тоже выживает. Очень жаль, что люди меньше общаются. Что редко просто садятся за стол и три часа разговаривают, никуда не торопясь. Это одна из тех ценностей, которые уходят и которых жаль. Но поэзия, если она останется поэзией, а не перейдет в другое какое-то качество, — она остается. И вчерашний вечер это доказал. / далее

Рецензент этой книги намерен официально заявить, что с ее появлением в русской поэзии зафиксирован беспрецедентный случай. Начало истории не вполне рядовое, но и не то чтобы совсем невозможное: проживающий в городе Минусинске поэт Сергей Круглов обратился, стал священником, перестал писать. Через некоторое время снова начал. Легче всего предположить, что новые стихи оказались хуже прежних. / далее

Понятно, что у Круглова чаще говорит другой, а не поэт (Поэт). Больше того, у него и поэт — другой, один из многих, претендовать на какую бы то ни было исключительность он не может, да, судя по всему, и не хочет. Такой эпический поворот вообще характерен для сегодняшней российской поэзии, в которой самодержавному и повелительному «я» поэта-демиурга, кажется, нет места (это вовсе не значит, что нет места высокому); важно, однако, всякий раз уточнять, кто этот другой. / далее

Наиболее ярким свидетельством поколенческой консолидации является деятельность Союза молодых литераторов «Вавилон»: два всероссийских фестиваля, семь выпусков альманаха молодой поэзии, шестнадцать авторских книг в серии "Библиотека молодой литературы", один из первых в России литературных сайтов в Интернете, - вот лишь краткий перечень сделанного Союзом за 8 лет существования. / далее

Если Рембо был видимым во все концы лесным пожаром, Красовицкий, пусть, городским, то Круглов – подземным, торфяным, незримым: на поверхности литературной жизни цвели все цветы, а потом вдруг оказалось, что обрушился целый пласт, канул в раскаленную бездну. / далее

Человека охватывает темнота, заключает в кокон. Движение на ощупь, рискуя потерять все. Не попытка взгляда, а испуг прикосновения. Человек не выбирает, а пытается сохранить возможность движения вперед. / далее

История кино воссоздавалась в отдельно взятом сознании маргинала через подпольное видео. Поэзию этого времени нельзя читать без учета этого обстоятельства. Время монтируется поэтами, как планы-эпизоды. В «Сталкере» есть такой: Мартышка, дочь Сталкера, двигает взглядом стакан по столу, а в воздухе летает пух. Личное время Круглова напоминает о медленном времени Тарковского. Круглов экранизирует апокрифы. / далее