Досье

Тексты, вошедшие в в эту книгу, писались на протяжении многих лет — примерно с середины 1990-х до середины 2000-х. За это время на поэтической сцене сменилось несколько поколений, а сама поэзия прожила целую жизнь, прорываясь сквозь филологизмы 90-х к «прямому высказыванию» и эстрадности 2000-х. / далее

«Черную бабочку» издательство «Амфора» выпустило в свет к семидесятому дню рождения Людмилы Петрушевской подарком читателю: все тексты печатаются впервые. / далее

Вышло собрание сочинений Людмилы Петрушевской. Сказать, что это издание представляет читателю «новую», «неожиданную» Петрушевскую, значило бы признать существование некоего пройденного этапа, изученного, привычного. И это было бы неверным. Петрушевская — необычайно цельный писатель. / далее

Главный герой романа, Номер Один, этнограф, старший научный сотрудник некоего НИИ, в письме жене рассуждал о том, что Россия сейчас развивается-движется вспять: «При Йоське Джугашвили был феодализм, теперь развитие рабовладельческого строя, плавно перех-щий в первобытный (пещера, костер). Бомжи уже живут так и масс. переселенцы» (орфография и пунктуация авторские). / далее

Одновременно ведется разговор с читателем. Так или иначе, диалог с ним Петрушевская всегда поддерживает, но здесь это отдельные подглавки — обращение к читателю, прерывающее рассказ о головокружительном пути на машине по горной дороге: «О мой читатель, — повторяла я, трясясь и временами прыгая в стороны, как жрец религии вуду, находящийся в трансе, — о мой читатель! / далее

С первой страницы читателя увлекает поток событий, фантастический сюжет сплетается из разнородных эпизодов, диалог сменяется монологом, обрывками потока сознания, грамотная литературная речь перемежается всевозможными «терпеть не люблю» и «это уже веса тут никакого не играет», а русский язык соседствует с не пойми каким. В целом — языковой коктейль, мастерски смешанный, настоящий петушиный хвост, переливающийся всеми красками. / далее

Есть, правда, один трагический сюжет, который почему-то нигде и никак не обыгрывается Петрушевской. Сюжет царя Эдипа – история о человеке, узнавшем, какую жуткую жизнь он не по своей вине прожил, сумевшем принять на себя ответственность за весь этот ужас и с ним жить дальше. / далее

Не то чтобы это был роман, конечно; нечто многослойное, спуск в вечные льды, по ощущению – неподъемное, непомерное, в итоге – маленькая книжечка. Начинается как пьеса, продолжается как внутренний голос, упрямо пробивающийся сквозь текст. / далее

Петрушевская, как многие из андерграундных или полуандерграундных авторов, в одночасье, без всяких промежуточных этапов, стала «классиком» – и почти сразу же перестала писать те замечательные «короткие рассказы» и пьесы, которые классиком ее и сделали. / далее

Неимоверно конкретный мир этой прозы безразличен к исторической конкретике. Он будто проложен под течением эпох пластом волглого поролона, он существует всегда. И не существует вовсе. Ибо почти целиком состоит из элементов, которые нельзя осмыслить: обычный рассудок сразу же вытесняет их в подсознание. / далее