Досье

Бокштейн был одарен настоящей поэтической изобретательностью: составлять цепочки слов, соединенных необычной звуковой перекличкой, например «мимика склепа», «ночная ветка вербы под беркутами ветра», «Лишь бы в ревущей ночи отчужденья / Не было хаоса небытия». Беседуя с мировой культурой, он постоянно занимался изобретением своего языка, изобретением новых слов, напоминая в этом Крученых, Хлебникова. Тут и сочетания известных слов: например, храмамонты — о греческих храмах или холмамонты — о невысоких горах; грекогоры. И совершенно новые слова: прант (фантазия на авторские темы), пальмерация (перевод кода информации из одного акта в другой), танкриль — ключевая проблематика поэтики. Танкриль может означать ключ, нельд — неологизм, тарц — дерево, эль — стихотворение, эльд — поэтику и т. д.; число этих слов бесконечно. Бокштейн называл это «логотворчеством». И читатель-слушатель все время в недоумении: то знакомое на незнакомом языке, то незнакомое на языке знакомом, и рядом с возвышенным взмахом крыла неожиданная простота, почти неловкость. / далее

Странное дело — самые разные люди, литераторы и не-, расписывались в лучших чувствах к этому птицечеловеку, но более или менее толкового «вникания» в его поэзию ни-ни, слишком закоулист, можно сорваться, попасть впросак. / далее