Досье

Лишь пытаюсь напомнить людям о важнейших вещах, которые могли бы вернуть жизни смысл. О понятиях «священного огня», жертвы, подлинности, вечного возвращения, цельности, органичности… Ищу пути не только для поэзии, но и для жизни. / далее

Ремесленный уровень письма в среднем очень высок, а моменты, когда отступает субъект письма и остается текст, — те моменты, ради которых существует поэзия, моменты откровения, — они по-прежнему очень редки. Но именно их я и ищу, хотя нахожу очень редко. / далее

Творческие действия, лишенные тайны (дуэнде, дао, дхармакайи и т. п.), по мне — бессмысленны. Будь то воздвижение пирамиды или лепка снеговика. / далее

Произведений, где фигурирует неразделенная любовь,— неисчислимое множество. Но среди них редки те, где ситуация показана с точки зрения того, кто эту любовь не разделяет. «Евгений Онегин» разве что — а дальше нужны уже раскопки в памяти. А ведь это тоже трагедия — чувствовать открытость, обращение к тебе другого человека и свою неспособность на это обращение ответить. / далее

Поэт — мастер сетей; тот, кто связывает смыслы. Несмотря на все кризисы, продолжает создаваться философская поэзия, не сводящаяся к самовыражению, иронии или игре. Её авторы не уклоняются от мира, но и не заинтересованы в успехе у мало думающего читателя. А проект «Русский Гулливер» и Центр современной литературы продолжают эту поэзию издавать. / далее

— Мне кажется, ты ушел от ответа. Поясни, стакан наполовину полон или наполовину пуст?
— В том-то и фишка, что поэзия находится вне стакана, а как бы над ним. И никому ничего не должна: ни глубине, ни артистизму, ни моде, ни традиции. / далее

— Что такое поэт в твоем понимании?

— Медиум. В идеале — медиум, ретранслятор. Может, я плохо знаю психологию или не могу это четко сформулировать, но главное все-таки откуда-то оттуда. / далее

Элемент «чудесного», безусловно, сопутствует общему настроению архитектуры книжного проекта и общему для всех авторов свойству нарушать границу живого и мертвого, видимого и невидимого. / далее

Много лет уже живущий далеко от Урала, но остающийся постоянным автором журнала «Урал» Вадим Месяц в пространном обращении «От автора», открывающем книгу, предпослал стихам — жизненную ситуацию. Было ли так в действительности, стало ли так по воле все того же автора, но читатель становится сначала «третьим лишним» свидетелем последствий семейной драмы, в результате (а частично — наперекор) которой супруг (он же поэт) уединяется на берегу лесного озера в «далекой чужой стране». / далее

Месяц отлично вошел в роль американского писателя. Смакуя подробности (но удерживаясь от открытой иронии), он описывает светские вечеринки друзей и коллег семьи Салливенов, среднебуржуазные досуги, подарки в голливудском стиле – так, на 40-летие Роберту подарили антикварный «Крайслер», обвязанный красной ленточкой и с гигантской поздравительной открыткой из куска ватмана... (В гипотетическом фильме по роману в главной роли почему-то упорно видится Том Круз.) / далее

Писатель Вадим Месяц с начала 90-х годов жил в США, сейчас вернулся в Россию. О внутреннем раздвоении, о том, как почувствовал себя русским, он рассказал в интервью «РГ». / далее

«Час приземления птиц» — это фраза, которая на первый слух, на первый взгляд и на первую мысль может — и фонетически, и грамматически, и лексически, и семантически — ввести читателя в заблуждение своей нарочитой многозначностью и многозначимостью, как бы даже неточностью и какой-то оксюморонной «точной» косноязычностью. Короче говоря, это назывное предложение и звучит как-то не по-русски, одновременно притягивая и отталкивая, и — вызывает в сознании отчетливое понятийное эхо: «Место приземления птиц». / далее

В коротком curriculum vitae поэта Вадима Месяца сказано: «Живет на Лонг-Айленде и в Москве». По-разному можно воспринять это заявление, в том числе и как метафору, но дело в том, что подобная ситуация становится все более характерной для нашей сегодняшней реальности, можно даже сказать, что она является приметой нашего времени. / далее

Вадим Месяц написал роман о буйстве физических сил, избытке чувств и воображения, книгу отчасти биографическую, не вполне лицеприятную и лишенную сантиментов; более того, книгу, читающуюся с увлечением, в один присест от доски до доски. / далее

Третья прозаическая книга (1993 — повесть «Ветер с конфетной фабрики»; 1994 — сборник рассказов «Когда нам станет весело и светло») поэта и прозаика Вадима Месяца, уже около десяти лет живущего в Нью-Йорке, исполнена в самой распространенной на сегодняшней день эстетической манере. Речь идет о современной модификации жанра романа, отличительной особенностью которого является сплавление в нерасторжимое целое четко прослеживаемой сюжетной линии и довольно свободно текущего потока авторского сознания. / далее

Каждый раз, ступая из «Русского самовара» на Бродвей, я начинаю думать: о чем думают русские поэты (выступления которых участились в последние годы в «Самоваре»), проходя по Бродвею в районе 40-50-х улиц. Вот он, пришелец, отговорив свои ламентации, вопрошания, заклинания, бредет Великим Белым Путем в толпе жизнерадостных, жирных homo sapiens всех цветов радуги. / далее

Мы были вынуждены самоустраниться. И то, что нам удалось при этом остаться сдержанными и тактичными, – не только стилистическое, но и этическое преимущество. О нас по существу вытерли ноги, а мы нашли в себе силы вежливо раскланяться, избегая имен, цитат, выпадов. / далее