|
Магид С. Зона служенья - М.: Новое литературное обозрение, 2003. – 120 с. – (Поэзия русской диаспоры). 1000 экз. (о) ISBN 5-86793-262-1
Взятая на себя издательством «НЛО» благородная задача обозрения той части современной русской поэзии, что находится в географическом рассеянии (вынужденном ли, сознательном ли), продолжает выполняться: вышли в свет три новых выпуска серии «Поэзия русской диаспоры».
Мне представляется принципиальным установка издателей на неразличение эмиграции и естественного существования в том или ином инокультурном анклаве. Три новые книги представляют избранные стихотворения трех авторов, в чьем творчестве взаимоотношение языка и места обитания довольно сильно разнится.
Сергей Магид в этом отношении, быть может, являет собой наиболее привычный способ отсутствовать среди носителей русского языка. Этот способ – эмиграция, правда, в данном случае – поздняя, почти что постсоветская (Магид уехал в 1990 г.) и к тому же не слишком удалившая поэта от родины (он переселился в Прагу). Само перемещение в пространстве связано в случае Магида со своего рода травмой – в 1968-м поэт служил в армии и вынужденно участвовал в «братской помощи» Чехословакии.
Поэтика Магида характерна для семидесятнического поколения ленинградской неподцензурной словесности, с ее совмещением тотальной метафизичности и внимания к конкретике, к посюстороннему миру: «смерть пройдет проходным двором / задержится у свежеслепленной бабы / на наших детях оставит отпечаток зрачка / в будущем календаре / отчеркнув ногтем нужную дату». Интересно: стихи Магида, написанные до и после эмиграции (те и другие представлены в сборнике «Зона служенья» примерно в равной пропорции), в общем-то создают вполне целостную картину авторского поэтического мира. Впрочем, можно говорить о большей жесткости поздних текстов: «сам себе генсек паханг хозяин / собственник небес холуй страсти / да в зеркале свербит образ обезьяний / человечьей постылой масти».
Абдуллаев Ш. Неподвижная поверхность - М.: Новое литературное обозрение, 2003. – 144 с. – (Поэзия русской диаспоры). 1000 экз. (о) ISBN 5-86793-264-8
Шамшад Абдуллаев – не эмигрант; напротив, он предоставляет возможность «гению места», в данном случае – Ферганы, поселиться на просторах русской поэзии. Основатель «ферганской поэтической школы», Абдуллаев сталкивает рафинированную западную культуру со среднеазиатским колоритом. Он наряду с некоторыми рижскими и петербургскими авторами, создает изощренные «объективистские», интонационно сдержанные верлибры в русскоязычной поэзии: «... Поляна, / водоём, катыш, тутовник и телега, / обмётанная сорняками, и вдруг – бог весть откуда пришедшая сюда – церквушка, / что заклинает нас: – “молчите”».
Александр Скидан, автор предисловия к абдуллаевской книге, верно говорит о том, что большую роль в этих стихотворениях играют «ландшафт и скупые детали». Сам Абдуллаев определяет это качество своей поэтики (ставшее, впрочем, визитной карточкой и всей «ферганской школы») неологизмом «имагофобия» (т. е. «ненависть к поэтическим образам»). Между тем это, конечно же, классический пример «минус-приема», на фоне которого особенно яркими предстают отдельные метафоры.
Поляков А. Для тех, кто спит М.: Новое литературное обозрение, 2003. – 136 с. – (Поэзия русской диаспоры). 1000 экз. (о) ISBN 5-86793-263-Х
Если Абдуллаев аскетичен (как аскетичен – и в этой аскетичности изыскан – узбекский ландшафт), то Андрей Поляков щедр и даже барочен. Отнесение Полякова к «диаспоре» надо признать вполне условным: живя в Симферополе, он, конечно же, соотносится с украинским культурным пространством лишь с точки зрения международного права. Важно другое: Крым, как извечная точка пересечения культур, привносит свою специфику в поляковскую поэтику, чуть ли не более всех в современной словесности пропитанную античными мотивами, в той или иной степени травестированными: «Труден в Аркадии нашей особенно вечер: / музычка мертвого бога шипит под ногами, / в душной траве обвивая холмы золотые...».
Быть может, именно крымский локус, его культурный статус, в котором есть черты и палимпсеста, и «дикости», первозданности, позволяет стихам Полякова, несмотря на центонность, письмо по письму, становиться чуть ли не живыми организмами, ведущими себя не по законам и логике языка, а в соответствии с собственной прихотью: «Акация, хочу писать окацыя, / но не уверен, что возьмут / ломать слова, когда канонизация / литературы, где людей живут».
Серия «Поэзия русской диаспоры» становится атласом рассеяния, каталогом ландшафтов поэтической речи.
|
