|
О журнале «Комментарии»
|
Александр Давыдов
Знамя
№5, 1999
|
|
|
Журнал «Комментарии» задуман в самом начале 90-х. Его прообразом была избрана беседа на московской кухне, где в отличие от официальных пространств прежде и вызревали новые идеи. Разумеется, не просто беседа, а наивысшего качества – многоголосый диалог умных, весьма образованных, но при этом вовсе не занудных людей. Когда подобные люди собирались вместе, их беседа вольно обращалась на самые различные предметы, взлетала ввысь, потом вдруг разряжалась скабрезным анекдотом. Возвышенное естественно соседствовало с низменным, одно другому словно и не противореча. Точнее, все становилось равно осмысленным. Это была беседа-бурлеск. И журнал «Комментарии» был задуман как журнал-бурлеск.
К началу 90-х кухонные беседы иссякли. Или стали уделом неудачников-маргиналов. Остальные нашли себе применение в новой жизни. Интеллектуальный поиск обрел публичность. Прежние кухонные споры теперь обернулись газетными, журнальными, телевизионными дискуссиями, политической полемикой в представительных органах. А иные кухонные интеллектуалы и вовсе поняли, что философствование не их душевная потребность, а замена невозможному в ту пору практическому действию, и ушли, к примеру, в бизнес.
Получается, что подобный журнал был уже не ко времени? Но дело в том, что еще в эпоху связанных с перестройкой надежд я заметил в интеллектуальных дискуссиях интеллектуальную же вялость вопреки горячности спорщиков. Андеграунд вышел из подполья и обернулся вполне сформированными идеологиями и эстетиками – скажем, тремя-четырьмя. Подполье, как это почти всегда бывает, оказалось не просто отрицанием официальной культуры, а чем-то вполне позитивным, совокупностью полноценных контркультур, каждая со своей субординацией, правилами поведения, кумирами, догмами. Культурами зрелыми и завершенными, так что любая из них была готова немедленно занять опустевшее место официальной.
Завершенность прежних контркультур лишала их интеллектуальной и духовной динамики, оттого их идеологам была нужда не прислушиваться к оппонентам, а их раздраженно оттеснить. Почти официальной идеологией перестройки стала идеология либералов-шестидесятников, возможно, как самая цельная и уже давно проникшая в сферы власти, исподволь подменяя коммунизм. Она очень привлекательна. Я и сейчас ее ностальгически люблю. Она мила своим доверием к человеку, поэтому, несмотря на обилие социальной критики и прямых ужасов, творчество писателей-шестидесятников в чем-то уютно. Да и сама страстность их возмущения казалась залогом того, что попранная справедливость когда-никогда будет восстановлена.
Уже к концу 80-х у меня появилось чувство, что недостаточность и оптимистичность шестидесятнического менталитета представляют для страны едва ли не главную угрозу. Оставался не выговоренным огромный и мутный пласт нашей жизни, и я был уверен, что не-шестидесятнический, угрюмый человек вот-вот скажет свое слово, точнее, начнет действовать. Как по старому анекдоту, мы искали не там, где потеряли, а где светлее, социальными ужасами заслоняясь от подступавшего хаоса. Увы, я оказался почти прав. Однако, ускользнув от политиков и идеологов, жизнь страны не пришла к окончательному разору. Как оказалось, в народном организме существуют самозащитные силы.
Явление на свет прежде подпольных идеологий привело к новой несвободе, породив потребность в уже не существующей как интеллектуальное пространство кухне, новом андеграунде, однако, уже малоплодном и не структурированном. На прежних кухнях, хотя бы из-за обилия досуга, идеологии вызревали медленно. Журнал «Комментарии» не был призван нечто утверждать, а лишь слегка касаться всего, чем пренебрегли официозные культуры, не настаивая на какой-либо определенной идеологии или эстетике. И даже не претендуя сформировать их в каком-либо, пусть самом отдаленном, будущем. Он готов был удовольствоваться крохами, просыпанными зернышками, некоторые из которых когда-нибудь дадут обильный урожай, комментариями к непрочитанному тексту, разбирать который уже предоставлено другим. Отсюда и почти искреннее предуведомление: «С мнением авторов редакция не согласна».
«Комментарии» – журнал-коллаж, отражение эклектичной эпохи с неутвердившимися ценностями. Это не совокупность произведений, а единое произведение, особый литературный жанр. Журнал рассчитан на чтение подряд, потому лишен запинок в виде рубрик и разбиения на предустановленные жанры. Все тексты в нем жанрово равноценны. Они противопоставлены не по оси: художественные – не художественные, а по иным: серьезные – не серьезные, легкие – трудные, даже длинные – короткие. Эти противоположения формируют ритм журнала. Так, в мозаике утрачивается смысл отдельного осколка – не важны ни его форма, ни материал, только цвет.
Можно сказать, что это коллекция случайных вещей, которые, однако, могут пригодиться в будущем. Они не разделяются ни по векам, ни по странам, ни по применению. Но коллекция, в отличие от свалки, имеет единый смысл. Совокупность вырванных из своих привычных «жанров» и «контекстов» предметов образует новый контекст, они объясняют друг друга, подчас намекая на будущее применение. Журнал полон монтажных метафор.
Беллетристический текст может играть в журнале ту же роль, что и скабрезный анекдот в кухонной беседе. Для не вовлеченного в интеллектуальный поиск ее слушателя (читателя) он может представлять наибольший интерес. Не случайно в первых двух номерах «Комментариев» были опубликованы творения легендарных русских «скабрезников», включая Баркова. В результате никому не ведомый, новый журнал обратил на себя внимание и был раскуплен в немалом числе экземпляров, что трудно приписать публикациям Деррида, Бланшо, Батая.
Журнал склонен к интеллектуальным шуткам. Научный текст тотчас пародируется псевдонаучным. Причем читатель, даже искушенный, подчас путает серьез с розыгрышем, что простительно в межевую эпоху. Трудный художественный текст в журнале роднится с научным. Они уже сходны, разумеется, не со скабрезной байкой, а с чтением вслух самиздатовского философского трактата или серьезной прозы. Те и другие относятся к трудному, это – сосредоточение, а не роздых. И все же надо признать, что тексты художественные сохраняют в журнале некоторую жанровую инерцию, потому перекликаются друг с другом, сколь бы далеко один от другого ни отстояли, также входя в отношения пародирования. Однако, в отличие от текстов научных, взаимного и ненамеренного.
Пусть читатель ошибется, все же научный текст, за редчайшими исключениями, либо исконно «научен», либо пародиен. А выпирающая тяжеловесность «очень умного» художественного текста на фоне легковесной байки придает ему контекстуальную пародийность.
Жанровая равноценность, пожалуй, способна несколько беллетризовать научный текст. И в то же время придать научность даже анекдотцу, ибо для стороннего ученого слушателя, старающегося постичь эпоху, в кухонной беседе байка представляет не меньший научный интерес, чем философские штудии.
Хочется подчеркнуть, что жанровая равноценность не означает этического равнодушия. Журнал вовсе не намеревался разводить столь модное сейчас мрачное шутовство, устраивать инфантильные игры с обломками прошлого и мутными идеями. Широта журнала не беспредельна.
Уравнивает жанры в «Комментариях» и откровенная субъективность журнала. Его объединяющий принцип – то, что интересно почитать главному редактору, который лишен жанровых пристрастий. Учитывая это, журнал мог бы и вовсе не найти читателя, обратившись в шизофреническую беседу с самим собой. (Не возражаю и против журнала для одного себя). Однако этого не получилось.
Каждому физику известно, что отсутствие среды исключает резонанс. В интеллектуальной сфере этот закон не безусловен. У журнала, пожалуй, и нет читательской среды как чего-то непрерывного и плотного. Его читают одиночки, маргинальные интеллектуалы, из которых, возможно, когда-нибудь образуется плодотворная среда. Тогда отпадет нужда в журнале «Комментарии». Возможно, будут восстановлены границы между жанрами. И наша культура окостенеет в своем очередном расцвете.
|
|
