|
Эдуард Лимонов. Книга воды. - М.: Ad Marginem, 2002. - 320 с. - Тираж 20000 экз. ISBN 5-93321-036-6.
Я ехал на встречу. У меня были основания думать, что «там» мною недовольны. Люди, которые ждали меня, были разнообразны. То есть их недовольство могло проявиться как угодно: от непожатия руки до удара в глаз. Я не драчун, я волновался. За две остановки (я ехал в метро), от скуки и чтобы занять себя, я достал из сумки лимоновскую «Книгу воды». Я ее таскал с собой, собираясь писать о ней. Я успел прочитать страницы три-четыре. Я вышел из поезда в прекрасном настроении, совершенно счастливый. Приняли меня тогда очень хорошо: и «пожали», и «не ударили». Не решусь объяснить это также лимоновским влиянием.
Лимонов - русский Киплинг или Вальтер Скотт. Пошло, но правда. Его хорошо читать перед дуэлью, как Печорин «Пуритан». Я не всегда понимаю, «как он это делает». Почему вообще интересно читать, как Лимонов ест шашлык или как плавает его Наташа? Допустим, интересно мне. Но это только ставит новый вопрос: что во мне такого, отчего интересно про это читать.
В «Книге воды» есть такая сцена. Грязный и голодный Лимонов, повернувшись спиной к Атлантическому океану, смотрит на «две освещенные коробки» Мирового торгового центра. Так Растиньяк смотрел на Париж. Но от взгляда Растиньяка Парижу ничего не сделалось, а здания, на которые так смотрит Лимонов, непременно должны быть разрушены. В русской литературе нет другого, кто бы столь искренне полагал, что равен не то что какому-то офису, но и Тихому, и Атлантическому океанам... Все это «вода», она меня обтекает. Это «меня» может быть чьим угодно. Книги Лимонова имеют педагогическое значение.
Конечно, научиться у Лимонова можно только внешним, поверхностным проявлениям «мании величия» («пестуйте свою манию величия» - Лимонов, «Книга воды», с.83): например, так смотреть. Но лимоновский лирический герой, которому обтекающий мир дает то поводы для любования, то для брезгливости, но никогда не привязывает, настолько одинок (женщины - крепости, мужчины - временные сослуживцы), что это не всякий выдержит. Лимоновский герой - исторический тип мужчины, бесконечно перемещающегося, меняющего места стоянок (замки, постоялые дворы) и сражений, противников, женщин и попутчиков-соратников. Этого мужчину Лимонов восстанавливает - в себе.
Лимоновские «моря» на диво схожи. Очень «мокрые» и соленые (не слишком дифференцирующие признаки), грязно пенистые, то шуршащие, то качающиеся в пятнах бензина и очень-очень замусоренные. Это один и тот же протяженный Мировой Океан; разнятся места соприкосновения с берегами, где входит в Океан Лимонов. Он «пообещал» себе (дал обет?) в безнадежном поиске отличий «купаться во всех водах, какие подвернутся». Моря похожи: на бочку с огурцами, на бочку с селедкой, на «грязную воду, изливающуюся из стиральной машины»... - несамостоятельная, использованная жидкость, вылитая из замкнутой емкости, как из банки с консервами. Консервы съели.
Столь же использованы, неопрятны, замусорены и берега: банки, трубы и обломки каких-то сооружений, водоросли и трупы рыб. Это всегда «пейзаж после битвы», битва уже произошла. Характерная торопливость лимоновского героя («двигайся!») - от того, что он всегда немного опоздавший, не застал или пришел в последний момент. Отсюда тоска.
Эти банки и водоросли уравниваются: грязь. Природа до человека, без человека или хранящая следы его пребывания бессмысленна: чайки пожирают трупы, растение-паразит выживает-поглощает другие растения... Сами «следы человека» становятся неопрятны лишь в его отсутствие. Эти банки и пакеты - трупы бывших движений. Смысл в природу вносит только человек. Это пушкинский взгляд (я писал о нем) на природу, окружающую человека, и с тем же неминуемым невыносимым и от того почти веселым одиночеством.
Смысл - в героизме, подвиге. Но этот героизм - замкнутый, обособленный, сам-себе-героизм. Естественно: у мира отнята трансцендентность. Лимонов лезет по узкой площадке над морем или дразнит снайпера очками ради чистого удовольствия искушать «добрых глупых» ангелов. И значит, смысл, который вносит человек, мнимый. Но лимоновский герой обреченно совершает бесцельный подвиг (Сизиф у Камю). Сама война привлекает Лимонова как место и время форса (он, конечно, предпочитает более жесткое выражение). От бесцельного подвига пробирает холодком и героя, и читателя. Сознание бессмысленности «смелого деяния» приводит к веселью несдержанной речи.
И что ограничит, введет в какие-то «берега» предоставленного себе путешественника? - титул, на котором Лимонов больше всего настаивает. На границе – «новенькие» русские солдатики, не способные понять «древнюю восточную нацию», абхазов. Потому что новенькие. Конечно, абхазы Лимонову ближе. Потому что «древние». Как в другом месте «Книги воды» - курды или талибы. А Европа - обновленная, то есть омоложенная, с широко открытыми, ничего не понимающими глазками. Как у девочек с Rue de Petit Musc. «Чтоб им чечен в трусы залез... чтоб подпрыгнули резво» (Лимонов). «Двигайся, двигайся!» Оказывается, вождь национал-большевизма - почвенник.
Эта «почва» может быть чья угодно. Вот русская. Герой и его друг капитан попадают «к евреям». Те помогли с билетами, привезли к себе, обильно кормили и поили, фотографировали со своими девушками. Евреи очень добродушные, гостеприимные, не слишком опрятные, суетливые и очень-очень маленькие. Что-то вроде ханты-манси (так, через дефис).
Над ними возвышаются русские, или, как сказал бы Гребенщииков, древнерусские, Лимонов и его капитан. Одной картинкой, без каких-то формулировок, Лимонов добивается двух результатов. Ни в каких погромах его сторонники участвовать никогда не будут (евреи - милые). И восстанавливается - в одном отдельно взятом характере - взгляд, давно, кажется, умерший, русского на самого себя как на старшего, чуть снисходительного и добродушного брата, которому меньшие (евреи - маленькие), естественно, помогают при случае. Взгляд, кому-то обидный, но уводящий от расправ (бой - не расправа). Всякое влечение к крови и возмездию - от ущербности, обделенности. От наполненной бряцаньем оружия книги Лимонова веет глубинным и очень органичным добродушием.
Трепещущая холодом внутри свобода речи такова, что говорящий Лимонов точно все время другой. Он изворачивается. Лимонов - вождь? Разумеется. И для своих сторонников, и для тех, кому те враждебны или кажутся нелепыми. Для всех, кроме как для самого себя. Вернее, так: то, что он «вождь» (слово, слишком часто им к себе и со смешком применяемое), кажется ему забавным. Еще забавнее, что в него целится снайпер и может убить (это очень смешно, и снайпер, ловящий Лимонова на мушку, комичен). А уж то, что Лимонов нарочито переживает одну и ту же надоевшую любовную трагедию, смешнее всего. Посмотрите, как я страдаю, Я (любое количество восклицательных знаков), ну не маразм?
Лимонов, каким он себя представляет, Лимонов-архетип, предшествующий всяким своим движениям и их источник (а вот и «почва»), - тот, к кому (и к чему) Лимонов только и может относиться всерьез. Но сами эти «движения» для него - мгновенные, сменяющиеся, небрежные, противоречащие друг другу, не имеющие никакого другого значения, как напоминать об архетипе. И очень-очень забавные. Как сказал о нем один очень способный литератор: «создал нелепую, смешную партию...». Но лидеры «серьезных» оппозиционных партий разгуливают себе, один Лимонов, «вождь» игрушечной, сидит.
А Лимонов - писатель?... Тоже, мол, писатель... А книги выходят одна за другой, и некоторые отличные. Да зачем Лимонову «писать хорошо»? В «Книге воды» о романе «Смерть современных героев» («странном, эстетическом») говорится: «Роман этот в России не поняли, здесь грубые нравы». Объяснению - верю. Репутации в России устанавливаются легко и навсегда. Ну кто у нас в самом деле будет замечать, что если часть «про моря» у Лимонова начинается «с Наташи», канун разрыва, то закончится, конечно, Наташей - кануном знакомства. Перевернутая композиция. А зачем это нужно?
Или параллельные, раздетые, называющие фразы: «Вода была как парное молоко. Наташа была злая» - с характерным отказом от смысловой, сюжетной связи между ними и от того образованием зияния, воронки. Не Лимоновым изобретенный стиль, но он его отлично вертит. Или конец рассказа о том, как хорваты без конца возводят мост, а сербы его взрывают: «Но мы не торопимся, пусть строят!» (подполковник Узелац говорит). «Полковник был в каске». Понижение интонации, точка, выдох, и почему-то смешно. «Подполковник» по ритму не подходил. Да в этом эстетически организованном пространстве теряет значение и кто серб, кто хорват... Оказывается, скандалист с красным знаменем Лимонов всерьез знает, как устроен и работает художественный текст.
|
