Что сказал Пруст
Вера Мильчина
Коммерсантъ Weekend, 12.12.2008
№ 48(94)
|
Досье: Елена Баевская
|
|
"A la recherche du temps perdu" Марселя Пруста считается одним из самых труднопереводимых произведений. На русский эту эпопею почти полностью перевел Николай Любимов. До этого первые части переводили Адриан Франковский и Андрей Федоров. Сейчас знаменитый текст начала переводить заново Елена Баевская. Чтобы взяться за новый перевод уже не раз переводившегося классического произведения, нужна немалая смелость. Тем более что в России, в отличие от Европы или Америки, бытует убеждение, что если какого-то классика однажды — лет пятьдесят назад — перевели, то и бог с ним, нечего к нему возвращаться. А уж если на рынке сосуществуют ДВА перевода, то тем более незачем "умножать сущности" и переводить ту же вещь в третий раз. Издательство "Азбука-классика" и переводчица Елена Баевская поступили иначе. Не смущаясь тем, что роман Марселя Пруста "В сторону Свана" (первый том семитомного цикла) переводили А. Франковский (1927) и Н. Любимов (1973) и что эти переводы неоднократно переиздавались, они выпустили отдельной книгой "Комбре" — первую часть этого романа. Баевская в предисловии тактично уходит от оценки работы предшественников и объясняет потребность в новом переводе прежде всего тем, что за последние годы французские "прустоведы" очень существенно пересмотрели роман в текстологическом отношении. Впрочем, сама она тут же признается, что текстологические изменения в наименьшей степени коснулись начала романа; понятно, что не в одной текстологии тут дело. Переводить по целине — трудно; но, пожалуй, еще труднее переводить, зная, что многие варианты уже использованы твоими предшественниками, причем предшественниками именитыми. Повторять какие-то их обороты и находки — нелепо; нарочно уходить от этих трактовок только ради того, чтобы сделать иначе,— еще нелепее. Вдобавок во многих случаях традиция так сильна, что проникает в текст нового перевода как бы помимо воли переводчицы. Баевская считает, что прежний перевод названия всего прустовского цикла — "В поисках утраченного времени" — не вполне точен. Она предпочитает другой вариант — "В поисках потерянного времени". Тут есть свой резон: в самом деле, французское temps perdu означает также и "потерянное время", то, которое растратили зря. Однако последнему тому Пруст дал название "Обретенное время", обрести же, на мой взгляд, можно то время, которое "утратили" (в смысле "забыли"), а не то, которое "потеряли" даром. Вдобавок вариант "В поисках потерянного времени" пробуждает в сознании русского читателя незапланированные ассоциации с милой детской сказкой Евгения Шварца, которая так и называется "Сказка о потерянном времени". Возможно, конечно, все дело в том, что я просто слишком привыкла к старому варианту. Но я не одинока: на четвертой обложке издательская аннотация по-прежнему именует прустовский цикл "В поисках утраченного времени". Да и сама Баевская, объясняя, почему предпочтителен новый вариант, ссылается на Жиля Делеза, которого цитирует по русскому переводу — где фигурирует время утраченное. Это я к тому, что с традицией бороться трудно. Еще труднее переводить Пруста. Однако когда читаешь новый перевод, об этом не думаешь; кажется, что все сделано легко, без усилия. Случаи, когда хочется заглянуть в оригинал и проверить, а что там, собственно, было у Пруста,— сравнительно редки. Любимовский перевод вызывает такое желание очень часто — как иначе убедиться, что Пруст писал не тем усредненным, а порой и вульгарным языком, каким он зачастую изъясняется по воле Любимова? Перевод Франковского заставляет вспоминать об оригинале реже, но не потому, что он безупречен, а потому, что Франковский гораздо чаще сохраняет в неприкосновенности структуру французской фразы. Для понимания того, что было у Пруста, это скорее удобно; для понимания того, что хотел сказать Пруст,— скорее нет. Чтобы сделать Пруста по-настоящему внятным, его бесконечные, сложно составленные фразы необходимо подвергнуть многочисленным трансформациям. Баевская так и поступает: французские конструкции и обороты она заменяет своими — адекватными, но удобочитаемыми и даже, я бы сказала, уютными. Один простенький пример. Я думаю, даже те, кто Пруста не открывали, слышали, что у него упоминается какое-то то ли печенье, то ли пирожное "мадлен", которое герой съел — и сразу "вспомнил все". Так вот, у Франковского повествователь ел дословную "маленькую мадлену", у Любимова — творчески переработанный "бисквит", у Баевской же ему достается печенье "мадленка". Очень по-домашнему и очень естественно по-русски (можно было, кстати, пойти дальше и назвать печенье "магдалинкой", ведь эта самая petite madeleine как раз и есть маленькая Магдалина; французы вообще любят религиозные кондитерские изделия, у них до сих пор в хороших булочных можно увидеть "монахиню" — эклер из трех шаров, поставленных друг на друга на манер снежной бабы). Фразы у Пруста такие длинные и сложные, что никакого окончательного, раз и навсегда возведенного в эталон перевода его романа, видимо, не может существовать в принципе. Раз и навсегда можно перевести только фразу: "Я вас любил". А Пруст позволяет расставлять свои слова в переводе очень многими способами. Да и слова эти могут быть разными; одно дело употребить ученый термин "метемпсихоза", как сделали предшественники Баевской, а другое — написать "переселение душ". Говорят, у компьютерщиков есть выражение — "дружелюбный интерфейс"; так вот, я бы сказала, что перевод Баевской — это перевод с дружелюбным интерфейсом. Он не упрощает Пруста, но облегчает общение с ним. А общаться с Прустом в высшей степени интересно. В молодости мне казалось, что главное там — про любовь и про ревность; потом выяснилось, что ничуть не менее, а то и более интересно — про социальную стратификацию общества и про то, какие у каждого слоя и сословия есть предрассудки и фанаберии. И что такое снобизм. Очень умно и очень актуально.
|
|