Человек создал религию сам
Интервью с Александром Мелиховым

Интервью:
Михаил Кононов
Дружба Народов
1998, №5
        Бытие — или сознание? Кто кого?
        Перед моногероем—рассказчиком подарившего нам «Роман с простатитом» 1 петербургского писателя Александра Мелихова этот вопрос не стоит. Уже на первой странице он, герой, прозорливо зачатый «сквозь два презерватива», проницательно признается: «Самое волнующее в мире — это то, чего в нем нет, то, что мы добавляем от себя, какая-то микроскопическая крупица отсебятинки, — но мир без этой приправы уныл и пресен, как холодная разваренная вермишель без соли».
        Недавно, захворав, я заметил вдруг, что береза у меня за окном пугающе упростилась. Из стройной, женственной и плакучей она стала всего лишь белой и деревянной. На грубую метаморфозу ей хватило трех дней моего гриппа. Тут я и постиг, кто наделял всегда деревяху человеческими качествами: я сам. А теперь у болящего на это нет сил. Но выздоровлю — и снова стану покорно считать березоньку причиной и символом своей здоровой судьбы. Будь же я негром — символом Африки был бы для меня баобаб. Одолев в своем сознании еще одну ступень, я догадался о количестве коварных подмен, которыми жонглирует наш ум, самостоятельно творя судьбу каждого жителя планеты. Используя потребность человеческой личности наделять своими собственными чертами каждый предмет, любую березу и баобаб. Благодаря этому фокусу пребываем в пространстве и времени только мы сами,
        остальное — «разваренная вермишель». Если мы не подарим ей своего ума, своей любви, — реальность для нас катастрофически упростится, обратится в ничто. Поэтому человек может быть спасителем и убийцей, патриотом и космополитом.
        Что же во мне самом принадлежит лишь мне самому — гений или злодейство?
        Сострадательно согласившись поговорить со мной о своем романе
        (В. Астафьев со страниц «ЛГ» анафемски обозвал его «чернухой и порнухой», Н. Иванова называет «Роман с простатитом» «повествованием о подростковых комплексах», а Д. Быков на основании тех же двух номеров «Нового мира» полагает, что «писать интеллектуальную прозу он (Мелихов. — М. А.) сегодня умеет интереснее и веселее всех в Петербурге»), Мелихов встал из-за письменного стола. Он лег на пол и принялся быстро делать отжимания. Ободряя свой интеллект для предстоящей беседы. Многолетняя привычка спортсмена, математика, афористичного атеиста ежедневно всю жизнь поддерживать в хорошей форме Дух и Тело, схлестнувшиеся в его романе не на жизнь, а на смерть. Когда он снова сел за стол, я не смог удержать себя от детски прямого вопроса:


        М. К.: Как все ваши читатели, я знаю, что вы, Александр, самый что ни на есть атеист. Но ответьте всем нам честно: вы вообще Бога-то любите?
        А. М.
: Я не верю в него. Ни одного серьезного аргумента в пользу того, что он существует, я не нахожу.
        М. К.: Недостающий вам аргумент в пользу бытия Божия я нашел на страницах вашего романа. Вот слова героя: «В   т е б е   с о в с е м   н е т   н и ч е г о   т в о е г о. Но не может же кто-то и впрямь так надругаться над нами?!» Вы, вероятно, согласны, что местоимение н а м и здесь подразумевает абсолютно всех наших современников. Но единственный начальник всех наших с вами земляков по планете, как известно, Бог. Следовательно, вы имеете в виду как раз его. То есть являетесь человеком верующим. Простите, я вас не обидел?
        А. М.
: Вас я ни в чем не упрекаю. Однако есть в человеческой психике какой-то рудимент детства. Когда нам очень плохо, мы просим спасти нас. Возможно, комплекс психологических рудиментов остается в нас с детства навеки: родитель-спаситель должен увидеть нашу боль, почувствовать ее и нам помочь. Но это вовсе не значит, что на самом деле есть адресат, способный видеть наше несчастье, ощущать наши страданья.
        М. К.: К моему удивлению, вас удовлетворяет концепция, утверждающая, будто религия — всего лишь способ усилить основы родового строя: авторитет вожака стада, уважение к матери, забота о потомстве. Чрезвычайно ярко подобные взгляды выражены в работах Фрейда.
        А. М.
: На той или иной технологии происхождения религиозного чувства я настаивать не буду. Так или иначе, у всех нас часто возникает чувство восторга или ужаса, нуждающееся в адресате. То, что люди верующие именуют Богом, я могу называть психологическим рудиментом.
        М. К: Вы, видимо, считаете это хитрой игрой незрелого сознания с самим собой: предполагать позволительность, возможность некоего адресата-помощника. Не этим ли мы и утверждаем вездесущее его наличие? Наивный «игрок» не понимает, что Бог, созданный таким способом, имманентен, и, обращаясь к подобному самодельному Господу, человек фактически обращается к самому себе.
        А. М.
: Видимо, и мы, атеисты, обращаемся за сочувствием не прямо к самому себе, а к фантому, продукту нашего воображения. Более того, мы порой открыто, как верующие, призываем его пожалеть нас либо проклинаем в отчаянии. Но, поступая так, мы всякий раз понимаем: подобное действие есть всего лишь феномен нашего сознания, оно не имеет никакого внешнего адресата, ничем реальным не мотивировано. Существует в мире масса вещей, которые нам представляются объективной реальностью, но их же просто нет, это иллюзии! Скажем, Солнце нам видится как маленький круг. Нам кажется, что есть горизонт, что Земля плоская. Наука эти иллюзии разбила. А тем не менее в нашем субъективном мире они остаются прежними.
        М. К.: Лихо раскалывать наши иллюзии удается не только науке, но и развитым религиям — христианству или буддизму. Кстати, нельзя, мне кажется, отрицать, что ведомый вами моногерой как-то ненароком, возможно, и не помышляя об этом, в своей борьбе с «простатитной простотой» жизни понемногу выстраивает собственную как бы религию, очень многие его высказывания либо попахивают «Дхаммападой», либо цитируют высказывания Будды почти дословно, — вы же об этом, как я уже догадался, и не подозреваете, судя по вашему удивлению сейчас. Под сенью буддизма покоится и одно из самых забористых выражений вашего героя: «Пожалуй, я все-таки ненавижу Жизнь...» Впрочем, мне представляется в данном случае недостаточным поставить в параллель с этим возгласом одну из главных максим буддизма: «Жизнь есть страдание». Родственные мнения о жизни человеков в речах Иисуса Христа запечатлены авторами Евангелия. Это совершенно не запретная и не такая уж странная мысль для человека, свершающего подвиг веры. Странным в вашем романе мне представляется другое — социальная слепота вашего героя, свойственная, по определению, людям, опять же, верующим. Порожденный вами деятель-созерцатель при всей своей афористичной мудрости не сознает: его чувство «ударенности» спровоцировано как раз ею, ненавидимой им жизнью. Между тем чисто отечественный феномен «постановки» интеллигента в «пятый угол» родным народом подробно и тщательно выявлен в вашем романе. Что заставило критика Дмитрия Быкова справедливо заметить: «Ежели бы это не звучало так комично, можно было бы сказать, что у мелиховского героя (очень репрезентативного для прослойки, времени и места) простатит духа». В самом деле, как большинство приверженцев «отсебятины», то есть интеллигентов, он остается без работы в минуты «триумфа» нашей перестройки и вынужден вместе со своей любимой стать «челноком». Не сумев нажить капитала, он по дороге из Польши через Италию в Грецию обнаруживает вдруг, что так называемый «миф о загранице», которым питается любой человек, пока не побывает на Западе, на поверку оказывается дешевым изданием развлекательной книжонки. Разумеется, если вычеркнуть из сюжета ценности искусства, которые потрясают «челнока» в Италии или Польше. При этом отношения с любовницей Соней тоже терпят крах. Ибо и в ней ему не удалось обнаружить почву для своей любви. Как не оказалось почвы для самоутверждения в работе торговца. Ему вообще не удалось найти какую-либо чисто духовную почву ни в одном человеке, ему известном. Продолжая наш разговор об удивительнейшем богоискательстве вашего героя, я спрошу вас, Александр: почему мы говорим о необходимости для всех нас и для вашего героя в частности некоего неконкретного адресата-спасителя, в то время как боль, переживаемую героем романа, организовала сама жизнь? Я повторяю: он попал в угол, организованный сегодняшней жизнью. Сам виноват? Но ведь он — всего лишь один из неисчислимых участников, построивших ситуацию, катастрофичную для интеллигенции. Если жизнь-аркан конкретна, если она создана обществом, как мы можем спорить о возможности-невозможности какого-то фантомного, неживого адресата? Не фантом-адресат, а общество лишило интеллигента собственности во всех смыслах: собственности как почвы под ногами, как денег, собственности как души любимого человека, — ничего этого ему завоевать не удается! Почему мы не требуем ответа за ситуацию у конкретных людей, у живописно названных организаций? Почему идем плакать в жилетку некоему условному Другому, свободному от наших бед? Что это за феномен? Детство? Неизвестные нам законы психики? Или просто-напросто духовная незрелость, которая не дает человеку сообразить, что живую жизнь создают живые люди?
        А. М.
: Вопрос очень интересный. Я думаю, и детство в нас говорит, и какая-то вечная инфантильность, заставляющая нас верить, будто все в мире создано не нами, а кем-то еще. Почему мы так устроены, почему верим, что колодец, дом, мир, революция кем-то, а не нами сделаны? Что революцию, перестройку люди устроили сами, у моего героя даже на самом дне никаких сомнений нет. Он знает: мы честно ходили на митинги, открыто и справедливо гнали партократов. Он сам в этом участвовал! А то, что он тоже есть пневматическое устройство, которое можно включить и выключить, — в этом случае конфликт между образом и предметом для него, вероятно, совершенно неустраним. Потому что мы никогда не сможем смириться с тем, что мы устройства, что от нас можно отвинтить деталь, а при желании выключить нас, разобрать на винтики — и мы исчезнем.
        М. К.: Интересная, очень «выборочная» вера: верую только в себя и в правоту своих действий. Как запросто отечественный «простатит духа» сливается с терроризмом! А вот в Америке, как известно, около девяноста восьми процентов населения утверждают, что они люди верующие, посещают церковь, исполняют основные церковные обряды. В то время как в нашей стране сегодня верующих набирается, при всей популяризации христианства, процентов пятьдесят, а то и меньше, разные есть цифры. Не приходило ли в голову вашему герою-«челноку», что более «полная» религиозность западного мира базируется на прочных причинах, заложенных в сознание итальянцев, французов, греков их национальной ментальностью?
        А. М.
: Разумеется, он об этом догадывался. Вероятно, подавляющая часть людей может по-настоящему принять веру только по наследству. Если ты с детства вместе с мамой и папой ходил в церковь, знаешь, что это неустранимая, необходимая, вечная часть мира, как солнце, воздух и вода, наверное, тебе и взрослому будет очень легко продолжать этот ритуал, не чувствуя его искусственности. Но если традиция прервана, как прервана она в нашей стране, то начинать с нуля либо очень трудно, либо невозможно.
        М. К.: Вполне вероятно, вы правы. Добавлю, что в нашей стране многие моменты из Священного писания в древние времена и в наши дни оставались как бы за пределами внимания не только верующих, но и церкви. О них, например, не любят вспоминать в воскресных проповедях. А вера рождается из раскрытости, как и доверие. Раскроем Евангелие. Деяния святых апостолов, глава пятая. Апостол Петр в Иерусалиме исцеляет больных и учреждает первые христианские общины. Чтобы вступить в общину, верующий обязан продать свое «имение», землю и полученные деньги положить к ногам апостолов. Главу начинает архитрагическая история мужчины по имени Анания и жены его Сапфиры. Цитирую без сокращения одиннадцать стихов ужасающей меня легенды:
        «1 Некоторый же муж, именем Анания, с женой своею Сапфирою, продав имение,
        2 Утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов.
        3 Но Петр сказал: Анания! для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли?
        4 Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? для чего ты положил это в сердце твоем? ты солгал не человекам, а Богу.
        5 Услышав сии слова, Анания пал бездыханен; и великий страх объял всех слышавших это.
        6 И вставши юноши приготовили его к погребению и вынесши похоронили.
        7 Часа через три после сего пришла и жена его, не зная о случившемся.
        8 Петр же спросил ее: скажи мне, за столько ли продали вы землю? Она сказала: да, за столько.
        9 Но Петр сказал ей: что это согласились вы искусить Духа Господня? вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут.
        10 Вдруг она упала у ног его и испустила дух; и юноши вошедши нашли ее мертвою и вынесши похоронили подле мужа ее.
        11 И великий страх объял всю церковь и всех слышавших это».
        Я не случайно позволил себе процитировать именно эти одиннадцать стихов. Мне представляется, что главные герои вашего романа, как Анания и Сапфира, волей-неволей попадают в ситуацию «духовно обеспеченного» соблазна. И сломленные их судьбы, как в Евангелии, как бы иллюстрируют победу веры, вами в романе «опущенной». Необоримый и словно от самого Бога идущий соблазн «экономно» вступить в царство Духа одолел Ананию и Сапфиру так же, как он искушает ваших героев и всю нашу интеллигенцию, уже готовую искать общину «отсебятников» в любой стране. Подобно героям «Романа с простатитом», Анания и Сапфира уверены, что после выгодной сделки их ждет достойное будущее под эгидой творчески мыслящего начальства и плодоносящие силы семьи станут процветать. Анания и Сапфира, пораженные экономным «простатитом духа», погибают. Не знаю, насколько живым остается герой в финале вашего романа, одинокий на свете и произносящий чудовищную фразу: «Значит, я еще не допил свой жизненный кубок, я все еще жажду этого ерша — разогретые тропическим солнцем ананасы в ледяном шампанском с мочой, настоянные на кровавой вате с тараканами и толченых бутылках из-под дегтя». Прокомментируйте, пожалуйста, сделанное мною сопоставление.
        А. М.
: Суть притчи об Анании и Сапфире я понимаю так: если ты решил отдаться вере, то ничего не прячь, отдай все до конца. Сжулишь хоть как-то — не только ничего не получишь, но и сам погибнешь!
        М. К.: То есть вы полагаете, что Ананию и Сапфиру поглотила не столько их грубая жадность, сколько отсутствие сил и способностей, необходимых, чтобы уверовать?
        А. М.
: Да! Повторю: поверил — отдай все! Не пытайся сохранить имущество, критическое чувство, собственный скептицизм. Вера требует полного поглощения ею тебя. Твоего ума, способности сомневаться. Утаили Анания и Сапфира от Бога монетку? Смерть им! Я понял: за веру Богу надо отдать свой ум, свою семью, свою душу.
        Именно поэтому я никогда и не уверую.
        М. К.: Но нельзя ли нам все-таки обнаружить, что попытался утаить или успешно утаил от собственной мечты ваш герой, который шел, как и Анания, к счастью?
        А. М.
: Пожалуйста. Он повторяет: «Не в человеческой власти держаться ни на чем». У меня все герои гибнут от того самого, за что вышли на битву. Любимая тема: за что боролись, на то и напоролись! Вот пример из «Романа с простатитом». Герой повторяет не раз: высшее в человеке — «дар дури». Параллельно с этим его дочь, которой любовник, ведомый «даром дури», делает пузо, оказывается в психушке.
        Собственную любовь к женщине мой герой желает воспринимать как «радугу». Но кто управляет радугой? Уж во всяком случае не человеческий закон! Пусть же не будет ни семьи, ни брака! В результате он причиняет страдания собственной семье, терзает любимую женщину. Возможно, он и вправду что-то «утаил», как Анания в притче. Для меня было важнее доказать: идея «радуги» утопична!
        М. К.: Пока ясно одно: ваш роман — это еще и исследование состоятельности традиционной модели брака сегодня. Не случайно в нем появляются и транссексуалы и возникает разговор о том, что для любящего человека главное право — это право быть счастливым, независимо от того, какие причудливые виды и формы принимает его любовь, сколь разухабистые она откалывает коленца. Может быть, исследование «тайны брака» — вообще самая главная тема вещи?
        А. М.
: Тайна брака, вы говорите? Несомненно! Вечная тема нашей литературы. А сегодня, в связи с неслучайной хрупкостью нашей отечественной семьи, она особенно меня завораживает. Видеть в браке средство самоуслаждения означает разрушить его. Нельзя построить дом на эфемерных прихотях.
        М. К.: Мне приходит в голову, что все попытки человечества утверждать сегодня и развивать в сознании людей нравственные нормы православия, католицизма, буддизма объясняются, в частности, и тем фактом, что религия, пусть даже и нетвердо принятая пока, — это единственный аппарат человеческого сознания, который пытается гарантировать, а может быть, и гарантирует в некоторых странах стройность и устойчивость брака.
        А. М.:
Думаю, это горькая правда. В «Горбатых атлантах» мне пришлось рассуждать о ценностях, под влиянием которых ты начинаешь действовать «как автомат», не способный подвергнуть их разрушающему критическому анализу. Став автоматом, ты силен, спокоен и счастлив. Если бы религия действительно укрепляла набор благих стереотипов в сознании и поведении человека — это было бы хорошо, будь это возможно. Тем более что вне религии усвоить эти ценности способны далеко не все. Но боюсь, что свобода мысли, свобода чувства, желание устраивать жизнь по собственному разумению будут последовательно разрушать и национальные рамки, и матримониальные, и религиозные. Свобода духа уже дошла до того, что разрушает рамки биологические: мой герой говорит, что «свобода раскатывает по бревнышку то, что веками возводил долг», и транссексуалы — это последний пример, доказательство того, что раскатывается уже и биологический стереотип человека.
        М. К.: Рискну предположить, что герой «Романа с простатитом» пребывает в душевной двойственности. Найденный им вывод о структуре бытия формулируется двумя противонаправленными сентенциями: «Но не может же кто-то и впрямь так надругаться над нами?!» и «Тем не менее религия — это единственное спасение общества и брака, то есть социальной основы общества!»
        А. М.:
Не знаю, не уверен. Способны ли мы сохранить стереотип, с которого будущие поколения будут отпечатываться порядочными, деятельными, оптимистичными, — на этот счет у меня есть серьезные опасения. Может быть, когда люди окончательно увидят рукотворность всех своих идеалов и вкусов, они все развалят: дома, семьи, свой биологический облик. Возможно, без религии такое будущее и ждет человечество, не исключено. Но и религию ждет это же самое. Человек создал религию сам. И когда он поймет, что является ее творцом, он и религию разрушит. Осознает свое могущество — и будет крушить налево-направо. Ибо человек вырос и обнаглел. До сих пор его душе удавалось вырваться из любых границ, и материальных, и идейных. Это и восхитительно, и страшно.
        1 Полный текст «Романа с простатитом» А. Мелихова вышел в серии «Мастер» издательства «Лимбус Пресс»: СПб, 1997.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service