|
Города России
Страны мира
|
|
|
|
следующая публикация . Валерий Леденёв |
Благое иго культуры
Валерий Леденёв. Запах полиграфии: Первая книга стихов. – М.: Арго-Риск; Книжное обозрение, 2008.
|
Первое впечатление. Экстравагантный конспект маргинальных колебаний эстетствующей европейской мысли в ритме запоздалого “фэн дю сьекль”, заботливо и с любовью инкрустированный лирическими инсайтами. От суггестивной тирады в духе Арто, открывающей сборник:
бросили вызов и рассогласовали за красными флажками
я вылез спиной вперед
все были в крайнем замешательстве
все были в крайнем замешательстве
до навязчивых рефлексий над поэтической судьбой образа Нарцисса, мифологически (через голову Бланшо и Камю) и, пожалуй, мистически, соединяющей историю культуры с историей личности; последней в этом альянсе принадлежит роль узника и жертвы первой...
Он из рыжих огней, Серебра и теней.
Лорка
он вернулся из дальнего плавания до чего же противно стало ему все здешнее
больше не хотелось говорить на родном языке
в глазах танцевали и звенели кольцами искрящиеся деревья с неприкрытыми пергаментными стволами
он будто все время что-то искал в своем теле: собственный голос упавший внутрь впитавшиеся через поры следы поцелуев сердце в котором до сих пор благоухали пышные жасминовые соцветия
умер он неожиданно утонул в реке засмотревшись на маленькую рыбку ему показалось что проплывая мимо она кокетливо вскинула перед ним свои соблазнительно тонкие руки
И отсюда от исходного единства в “умном” мифологическом зеркале судьбы личности и судьбы культуры множество инверсий и коннотаций (Нарцисс “всплывает” чуть не в каждом тексте) в диапазоне интеллектуального чтения от Фихте до Витгенштейна и усиленного личного восприятия связи культуры и человека от Сартра и Лорки до песен К. Кобейна и М. Мэнсона. По сути речь идет об интимной связи болезненного характера, своеобразной истории любви... к культуре.
собственный текст на экране кажется мишелю фуко более стройным находки выразительными недостатки не столь заметными <...>
обновления проникают внутрь политической анатомии тела фуко рад ни у кого нет власти сделать тебя предметом разбитым ненужным бросить на диван или на пол в гостиной пылиться в дальнем углу
В подобном духе приобщая к сакральной эротике постмодернизма на протяжении четырех разделов сборника (“на фоне лица”, “находя отражение”, “phänomenologiе in vitro” и “немного тяжелее чем обычно” названия, три из которых по-разному обыгрывают тему зеркал и отражений), инстанция Лирический Герой занимает читателя остроумной игрой в интеллектуальные пятнашки с инстанцией Культурная Тень Автора, которая в конце концов все-таки благородно проигрывает, уступая место второму впечатлению. Второе впечатление. Печальный интимный дневник, обнаруженный в каком-нибудь неожиданном и не подходящем для письма и чтения месте, скажем... нанесенным на спины каменных химер почему бы не в виде орнамента, имитирующего естественный ход времени?..
Train Poetry
методологические развлечения менструальный синдром науки неуловимая символика понятий
(Алик-солнце ты не знал что влюбленных терпят)
две ночи подряд сны о Канте что бы это могло значить?
Или, скажем, изучая фрески в какой-нибудь заброшенной и забытой Богом часовне святого Витта на севере Италии, вдруг обнаруживаешь наивную контрабанду истории трогательную переписку двух влюбленных, преступную связь, кощунственно нанесенную на нимбы, но все же очищенную и искупленную милосердным временем...
снилось что мы птицы глазã оттенки желания а мы птицы шаги фотографии рамки повод задуматься иногда во время гудков мы метафора совпадение звуков совпадение в пространстве мы губы которые измеряются в секундах
Тем не менее, культурное пространство (несмотря на мистический эрос) так и остается замкнутым и центричным (и, на мой взгляд, рассудочно отчужденным), пугающе вырастая до гигантского игрового поля, зрительских трибун, думается, пустых, свода правил и неумолимого ангела-арбитра, чье невидимое присутствие всегда ощутимо под маской ли вездесущего Фрейда, его близнеца-антипода Юнга, или крадущегося на цыпочках Делеза, или Бог знает какой еще культурной знаменитости кого угодно.
лестница слишком длинная строчка стиха двери метро двоеточие состояние “начнем все сначала” (у Карвая, помнишь) двоеточие разделяющее нас бумажное тело режущие края скользящее проникновение внутрь
По идее этот сдобренный влажными снами кастинг “напечатанных богов” не вызывает раздражения только потому, что за ним просматривается лишенная многих радостей, весьма одинокая жизнь интеллигента-маргинала, проводимая среди цитат и размышлений над прочитанным и, надо сказать, хорошо узнаваемая... Исповедальный пафос если и не спасает книгу от сартровского занудства, то, по крайней мере, делает ее живой, хотя и с благословляющего жеста постмодерна... Так, едва ли не самое яркое стихотворение оказывается стилизацией под образцово-показательный, натурализованный язык художественного перевода и “воляпюк” газетной прозы:
я родился и вырос в цирке был мишенью для метателя ножей
с детства меня окружали только циркачи с их семейными ссорами и перипетиями
непростая гамма чужих биографий стала моей собственной жизнью
цирк никогда не казался мне смешным он учит цинично относиться ко всему даже к смерти
у меня не было ни любовников ни любовниц я не боялся сойти с ума
потому что вместо голосов я бы слышал только звуки втыкающегося в дерево ножа
Все же, читая книгу, довольно скоро понимаешь, что плен культуры это благое иго и не самая тяжкая ноша, с которой хочется расстаться, когда корабль готов пойти ко дну. И это один из безусловных плюсов. Интересно и примечательно, что характерным приемом поэтики (я бы предварительно обозначил ее как непоследовательное избегание лирического молчания; или: неприязнь открытого онтологического пространства) является не синтагма линейного рядополагания, нацеленная на описание материальной ткани (плоти) объекта, и, конечно, не риторическая архаика, а синтаксический троп, в готовом виде “пересаженный” из других регистров речи (как “элитный” выделяется академический) и направленный на рациональную “дискурсивную” мысль, не чуждую сентенциозности, апофтегмы. Это не то чтобы является достоинством самобытной эстетики, но довольно редко в молодой актуальной поэзии; к тому же делает книгу весьма изящной и легко читаемой, напоминая образцы стройных интеллектуальных “мотто” 18-го столетия. Например:
двое влюбленных разворачивают дискурс о собственной смерти “что будет, если...” “что будет, если...”
или:
в интернете показали херню там всегда было место символическому средневековью
и т. д. Автор не скрывает номадистских ориентаций своего письма, а подчас откровенно и с некоторым упоением их демонстрирует:
я тонкая личность на таблетках на изоляции не зная цвета глаз на фотографии с книгой лакана
и пр., наследуя тем самым весь букет “профессиональных” комплексов и фобий постмодернистской эстетики, тоже, между прочим, подверженной стагнации и фундированию и по-своему беззащитной в ходе естественного процесса развития, старения, отмирания и неизбежного взаимного проницания всех человеческих знаний. Так, триумфальная трансгрессия перманентного сдвига и децентризма, характерная для установки на полифонию языка постмодерна, с парадоксальной закономерностью оборачивается редукцией и бессилием его же смыслопорождающих интенций при вчитывании и вмалчивании, равно необходимых как финальному, так и нефинальному бытию текста. Какой при этом задним числом изобретается коррелят гибельному (по Фуко) бурлению дискурса (думается, что именно его “разворачивают двое влюбленных о собственной смерти”) в конечном счете, не важно. Поскольку вожделенная “интенсивность” и возможность после возможности оказывается очередным симулякром, паранойей имитации/идентичности и скрытой фобией революции двойников-самозванцев:
мы шли рядом похожими ответами в профайлах все было в порядке что-то грозило исчезнуть с фотографий
или:
нарцисс глядит в монитор находя отражение в воображении в сообщении (мониторы в большом количестве плывут у него под ногами)
на сообщение “ты дерьмо” он усмехается “а ты сообщение”
Волей-неволей начинаешь искать прибежища у Оккама, по иронии семиозиса едва ли осознанно перетолкованного в духе киберпанка (т. е. применительно к телам, а не к смыслам) американцем Деннисом Нёркси:
Мы строили роботов которые строили роботов у которых ничего не осталось от наших сомнений
(Перевод с английского Валерия Леденёва, “Воздух”, 3/06)
Стоит ли, действительно, без веской на то причины умножать количество “сущностей”? Ведь: за каждой формой скрывается душа, предупреждал Сезанн.
|
|
|
 |
 |
Герои публикации:
Персоналии:
06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
28.12.2019
Дмитрий Кузьмин
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов
|
|
|