О стихах Анастасии Афанасьевой

Ольга Балла
Дружба народов
2009, №12
        Анастасию Афанасьеву называют одним из самых значительных поэтов русскоязычного культурного пространства и наиболее активных создателей современного русского поэтического языка. Сегодня она, врач-психиатр по профессии, — автор двух сборников: «Бедные белые люди» (2005) и «Голоса говорят» (2007), сейчас в издательстве «Новое литературное обозрение» готовится к выпуску третья книга ее стихов «Белые стены», а в харьковском издательстве «Фолио» — книга избранных стихов и прозы «Солдат белый, солдат черный». Она — автор множества поэтических и прозаических публикаций в бумажных и электронных журналах: «Вавилон», «Воздух», «Новый мир», «Урал», «Новое литературное обозрение», «Союз писателей», «ШО», «РЕЦ», «TextOnly», «В моей жизни», в антологиях «Освобожденный Улисс», «Братская колыбель», «Ле Лю Ли», «Готелі Харкова», «Cimarron Review», «St Petersburg Review» (США), «eSamizdat — Rivista di culture dei paesi slavi» (Италия) и других. Лауреат премии журнала «РЕЦ» (2005), «Русской премии» (2006), премии «ЛитератуРРентген» (2007). Вошла в шорт-листы премий «Дебют» 2003 года (в номинации «Поэзия»), «Содружество дебютов» (2008) и конкурса «Молодіжного міського роману» издательства «Фолио», в лонг-лист премии «Дебют» 2004 года (в номинации «Критика»). Стихи переведены на английский, итальянский, украинский и белорусский языки.
        Использовать тяжеловесную конструкцию «русскоязычное пространство» применительно к Афанасьевой приходится поневоле: она, пишущая по-русски, живет в Украине, в Харькове, и таким образом оказывается несколько в стороне от русской жизни как таковой, видит ее изнутри другой — хотя бы и родственной нам исторически — страны и другой культуры. Это само по себе располагает к нетривиальному взгляду на русскую литературу, не говоря уже о том, что родившаяся в 1982 году Анастасия принадлежит к поколению людей, сформировавшихся уже после конца общей советской жизни, в те самые девяностые, которые вспоминаются рожденным раньше как едва ли не лишенные собственного содержания. Поэтический опыт поколения Афанасьевой — которое, несомненно, уже во многом состоялось как поколение со своими физиогномически-характерными чертами — заставляет задуматься над тем, что этому десятилетию разброда и растерянности еще предстоит быть заново открытым, осмысленным как, может быть, одно из самых содержательных во второй половине ХХ века.
        Сама же Анастасия Афанасьева, по моему разумению, поэт совершенно особенный.
        Ее поэзия существует как будто помимо условностей — казалось бы, неминуемых в такой перенасыщенной памятью о прошлом культуре, как наша. Во всяком случае, литературная условность здесь — какого-то нового порядка: она не замечается в качестве таковой, выглядит как прямое высказывание. Почти как комментарий жизни, подстрочник ее, разбегающейся во все стороны — без претензий на цельность, без усилий (насильственного) сведения в цельность всего, что существует россыпью деталей.
        Это поэзия без — традиционно понятых — метафор (вернее, она — сама метафора, вся в целом). Это — обескураживающее иной раз тождество слова и события, без спасительного зазора между ними, в котором можно было бы отдышаться.
         «Жизнь» — к тому же не организованная в типовые паттерны, на которые по обыкновению настроены читательские ожидания, — представительствует тут сама за себя. От этого она отнюдь не делается более понятной, скорее напротив — сквозь нее, избавившуюся от иллюзии понятности, проступает тайна, жуткая, как в раннем дословесном детстве:

            Кто-то близко совсем и дышит в ухо:
            Намело снега и снег в свете фонариком блещет
            Ботинками переступает трещит негромко
            Это тебя он, мой мальчик, тебя он ищет…

        Тут вообще много чего нет: успокоительных культурных архетипов, Больших Мифологем, — объясняющих и организующих происходящее, не говоря уже об идеологемах. Если говорить совсем коротко — нет опор. Дорога этой поэзии камениста — она ничем не вымощена заранее. Здесь — одни экзистенциалы: жизнь, любовь, смерть. И жесткая россыпь деталей, через которые их можно ощутить. Здесь — без рассуждений о метафизике — метафизична сама речь.
        Это — жестоко-свободная поэзия. Писать такое — дерзкое экзистенциальное предприятие, а читать — трудный экзистенциальный опыт. Человек здесь оставлен наедине с самим собой — и с непостижимым миром, с которым его соединяет разве только крепкая, безусловная азбука чувственных впечатлений. Это — поэзия голого человека на голой земле, после того, как культура — в качестве защищающей, греющей, опосредующей оболочки — пережита. Нет, она вовсе не сброшена, ее присутствие все время чувствуется: но она перестала греть и защищать.

            Вести с полей принесли бытовые аскеты
            Вещают: освободишься от генотипа,
            Историотипа, социотипа, мифотипа и прочих
            Бесчеловечным будешь, прозрачным, интактным
            На выбор что-то оставишь, допустим, имя.
            Например: Еремея, Барт, Кеннеди, Блейер
            Имя, лишенное смысла, формы, значения
            Имя — слово в пустой пустоте пустотелой
            Слово, которое только и было в начале
            Слово, которое будет

        Культура перестала объяснять мир и в этом смысле — создавать его. Но таким образом само пребывание человека в мире оказывается магичным: он вынужден создавать мир заново каждым своим движением. Человек захвачен здесь в своем пред-демиургическом состоянии, в том напряженном изумлении, которое предшествует миротворящему жесту — и делает его неминуемым.

            Нет у меня ни черта, ни зги, ни окурка, ни светлячка,
            Чтобы тебе отдать
            Разве что вот: в щепотку складывается рука
            И продолжает ждать
            И стекается невероятный воздух отовсюду
            В сложенные клювом пальцы
            И пьет невероятный воздух
            Новорожденная птица
            И отдают невозможный воздух
            Обычные пальцы
            Только дотронься до меня
            Дотронься

        Мир Афанасьевой — мир почти до Адама, — нет, вернее, уже после того, как Адамова эпоха закончилась, исчерпала свой — мнившийся неисчерпаемым — запас имен. Вещи потеряли свои прежние связи и нащупывают их заново, — неизбежно вслепую, — воссоздавая их из обломков прежнего смыслового материала. Несомненной убедительностью здесь обладают только непосредственные ощущения, но они ведут — им стоит, даже необходимо довериться, они выведут к тому, что за ощущениями, за словами:

            У вишни нет ствола, а есть плоды,
            Так подразумевается обычно.
            А как же это вот: что пальцами тереть
            Так умопомрачительно шершаво,
            И это вот: что положить на нос,
            Чтоб он не обгорал, и это вот:
            Что вилами так страшно повредить
            И это вот, которое назвать
            нельзя, поскольку мы,
            как осло-человеки,
            упрямо упираемся в слова,
            а это вот - во что-то, что - за – ними

        На чувство фундаментальной незащищенности человека в бытии работает и своеобразная (хочется сказать — «задыхающаяся») ритмика этих текстов: сочетание метрически организованного и свободного стиха придает им особенную напряженность, о которой никогда не знаешь, во что она разрешится на следующем шаге.
        Каждое событие здесь единично до архетипичности: оно не отсылает к другим похожим — похожих на него нет, оно не рассчитано ни на узнавание, ни на повторение. Мир все время возникает заново. Он таинствен, в нем может случиться что угодно. И погибель, и чудо. Работа собирания такого мира — абсолютно самостоятельная и одинокая, всегда на свой страх и риск. И при этом, как ни удивительно, «базовое» авторское отношение к нему — доверие. Открытость, которую — не будь она такой напряженно-внимательной — можно было бы назвать даже беззащитной:

            Будто на пике каком, а не в метро.
            Веет со всех сторон.
            Обдувает, перемыкает
            Разувает и раздевает
            Невесть что
            Что-то все-таки есть
            Что-то соединяет, переплетает
            Нанизывает кусочки
            Бусинки, зернышки настоящего…






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service