Александр Кабанов. Айловьюга: Стихотворения. - СПб.: «Геликон+Амфора», 2003, 144 с.
И откуда бы взялась в нашей унылой стихотундре эта шаловливая барочная формульность? Александр Кабанов - киевлянин, и значит, южен, его символы виноградны, но он не «южнорусский», а русский поэт, безошибочно опознаваемый по глубине словарного и смыслового расширения. Это четвертая книга тридцатипятилетнего автора, и незримым девизом ее может быть такой - «Игра с языком должна быть высокой или не быть вовсе». И двух кабановских строк хватает, чтобы понять - это не «каламбуры». Сам термин опорочен, суть его салонна, заведомо второсортна. Еще мог бы предтечей высветиться громокипящий Северянин, но, выигрывая в захлебывании, проигрывает в технике. Из словесности вымылось понятие артистичности «исполнения», словно это какой-то балласт. Ничего близкого! Надобен и сфокусированный метафорический взгляд, чуждый занудства, и внятно поставленный вопль, и выпевание звука, приносящее непритворное наслаждение. Для бессмертного племени дев-воздыхательниц с сушеными розами наперевес в «Айловьюге» вскоктейлена тонизирующая и прикладная любовная лирика пополам с постэсэсэсэровским пейзажем, по емкости соперничающего со все реже употребляемыми неологизмами: время начинает их обходить, со стыда за себя не нуждаясь ни в стиле, ни в знаке. Для дешифратора сегодняшних бытийных мотивов книга рассыпает летучие ребусы, иногда красивости, но с внятной огласовкой: «лошадиная нагота», «саблезубый гранит», «ночь токайского разлива», сад, что «шершав и абрикосов», «привкус флейты» - обрамлением. Жанр отрадно традиционен: созерцание, послание. Триада «бутылка, море, пистолет» рисует образ оптимистического мачиста, но вторгающиеся всюду сады корректируют: стихи Кабанова - античные «философские прогулки», манерные, грубоватые, вещие. Гостиницы, поезда, пароходы цепко держат в дороге, наспех, под стук колес фарширующей блаженно упорядочивающимся хаосом, на скрещении предстает звонкая и кокетливая перекличка слов-нимф. Стиль фавна. В мире поэта явно, как он сам замечает, не хватает зла, в нем буколично и расколото виднеется горчащее раздумье. После винограда (жизни) - сразу «Отчизна, Родина, Отечество». Святое и пустое место, погасший светильник. Сколько лет нужно болтаться в сумерках, чтобы раз и навсегда сказать себе - «Моя Родина - русский язык!»? Иные до сих пор и попрощаться-то связно не могут, не то что прийти в себя. «Выйду из себя - некуда идти… Выкуришь сигарету - вот и прошла минута». Сиюсекундность скалится хаосом и разрешается только слоговым потоком. «Мы одиноки, потому что в люди /Другие звери выйти не успели». «Наша память болтается, словно колхозное вымя, /Между ног исторических дат». «Покойный век в прыщавый лоб целую, /Чтоб незаметно сплюнуть». Уже не красивость. Но и не некрасивость. Не поза и не манифест. Эстетика, оказывается, не против примирения величин. И Кабанов - прирожденный примиритель. Он отказывается быть солдатом пера не потому, что немодно, а потому, что отказ быть солдатом чего бы то ни было и стал «гражданственностью», если кто-то еще ищет ее в голосах «тридцатилетних». Символ силен не меткостью попадания в рану, а отношением произносящего. И это уже не модернизм, а безбоязненное и единственно возможное на сегодня приникание к сентиментальному. «Слово - это уже не истина, /Это слабое эхо ее». Хотя (кельтская вера): «Мир недосказан. И оставлен нам». Истома от остраннения: счастливый человек смотрит на другого, тоже счастливого, и горюет, что не может найти рецепта мгновенного и навсегда счастья, зависая между маяками, небом и прибоем. «Душа моя, тебе не хватит духа», - опасается избранник, и прав. Неизбежно столкновение с Силенциумом: здесь и промолчанные стихи, и «молчание на русском», и поэт как «ухо тишины»… Растерянность свободой - общая для поколения. Дезориентация играет с чувством дурные и веселые шутки. Выручает печаль или милая бравада, эмблематичная для автора, - «Хоть мента приглашай забухать, /Хоть кентавра купай из брандспойта». На излете восторгов выходит, что говорить с эпохой нечем. Беспощадный вывод. Напротив бездн не стоит говорить про «никого не спасшие стихи», ведь они «растут из ссор поэта с мирозданьем». Это не просто «остроумно», а и есть та самая мгновенная правда, которая усилиями автора должна остаться с нами. И останется.
|