Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Игорь Булатовский  .  предыдущая публикация  
Умаление слова

04.09.2009
Велло Саари
Эксперт Северо-Запад, 31 августа 2009
Досье: Игорь Булатовский
        Раз выдали огня в обрез нам…
        Эти строки поэта и переводчика Игоря Булатовского стоило бы поставить эпиграфом к его третьей книге «Стихи на время» (первая — «Полуостров» (2003 год), вторая — «Карантин» (2006 год)). Безогненные стихи. Свой язык, до такой степени свой, что его надо расшифровывать. Не исключено, что любые, даже самые простые стихи стоит расшифровывать. Однако в нынешних текстах Булатовского без толкования мало что понятно и уму, и даже сердцу. Нет, конечно, поэзия есть поэзия, и где-то душа отзовется. Эмоциональный тон некой унылой мелодии все время звучит на заднем плане. Иногда тревожной, иногда — томительной. Элегия? Недаром Булатовский издавал и исследовал одного из мастеров русской элегии начала ХХ века графа Василия Комаровского, царскосельского жителя, друга Ахматовой и Мандельштама.

        Обрыв струны

        Но здесь нет просветленности элегии. Значит, напряженная драматичность трагедии? Булатовский вплотную занимался одним из самых трагических русских лириков второй половины ХХ века ленинградским андеграундным поэтом Львом Васильевым. Но лишь в одном стихотворении «Летасты, мои летасты…» намек на трагедию.
        В прошлых книгах Игоря Булатовского все было по-другому. Что-то оборвало тонкую музыкальную струну, соединявшую мир поэта с большим миром. Однако без связи с миром нет радости. «Угрюмство» — окказионализм Александра Блока — всегда было любимым словом Булатовского. Блок за свое угрюмство оправдывался. Недаром и само это слово кажется пушкинским.
        «Простим угрюмство. Разве это — сокрытый двигатель его? Он весь дитя добра и света. Он весь свободы торжество», — писал Блок. У Булатовского же в новом сборнике угрюмство без самооправданий. Оно слегка разбавлено чем-то лирическим, обведено акварелью, и это главный образ «Стихов на время». В детской книжке «Шляпа волшебника» Туве Янсон описывает философа Ондатра. Он все время лежит в гамаке с книгой «О тщете всего сущего». Этот пессимист в гамаке из детско-взрослой сказки постоянно вспоминается, покуда читаешь стихи современного питерского поэта.

        Прозрачная пленка и поэтическое чириканье

        Но если нет связи личности с большим миром, то что же есть? А вот как раз то, что «там, внутри»: язык, творчество, поэзия, искусство — что угодно, только не жизнь, только не любовь.
        Булатовский пишет целое стихотворение о невозможности любви — «Выключи свет за веревочку…». Впрочем, его поэтический язык настолько усложнен, что может быть и еще одно толкование света, который выключают за веревочку. А вот смерть, о которой пишет поэт, очевидна. Ее очень много в сборнике. Будто он составлен «человеком, знающим только одно: что он умрет», как писал ленинградский литератор Рид Грачев.
        Отсюда и название сборника — «Стихи на время». Не на вечность — на время. «Уж если не кто-нибудь, а Державин, и не когда-нибудь, а на самом-самом пороге смерти написал: „А если что и остается при звуках лиры и трубы, то вечности жерлом пожрется и общей не минет судьбы“, то на что нам рассчитывать?» — словно бы сообщает заглавием Булатовский.
        Все это было у Игоря Булатовского и раньше. Но никогда этим его стихи не ограничивались. Тема внутреннего темного мира, шебуршащегося среди останков языка, теперь захватила все. Поэт и раньше играл с языком, но прежнее корнесловие, языковые сближения, каламбуры были полны радостной выдумки. Нынешняя игра с языком (и даже несколькими языками) грустная. Она тянет поэта за собой, он уже и устал, а без нее не может.
        Если же убрать каламбуры, останется одна лишь прозрачная пленка. Эта пленка — языковое умаление: ни то ни се, от малого до нуля. Все маленькое, еле шепчущее, уменьшительно-ласкательное.
        Поэт и раньше был готов повторить вслед за Евгением Баратынским: «Мой дар убог, и голос мой негромок…» Но прежде он продолжал строчку: «…я живу, и на земле мое кому-нибудь любезно бытие. И как нашел я друга в поколеньи, читателя найду в потомстве я…» Нынче же это продолжение у Булатовского обрублено. Тихое, спокойное отчаяние, абсолютное одиночество и вместе с ними истаивание поэтического языка:
        В «Стихах на время» не слова даже, а тени слов, намеренная сурдина, поставленная на все инструменты. Это происходит еще и от особенного поэтического целомудрия, чистоплотности. Поэт готов на все, только бы не допустить пафоса, не пережать. Сухость, нежность, прозрачность.
        Чтобы уравновесить эти сухость и нежность, этот минимализм, Булатовский вводит просторечия: «Будь спок…», «зырить», «не треба»… Это должно создавать полифонию, но полифония случается редко. Однако раз уж случается, то держись: стихи, вырываясь из плена субъективности, снова настраиваются по звучанию струны, связующей личность с миром. Вновь появляются веселость, агрессивная ирония, ясность ритма, чистота голоса, отвага дыхания, но теперь они прибавляются к почти неуловимой тонкости стихотворной материи. Тогда и смерть делается не тошнотворным ужасом, когда-то схватившим за горло Льва Толстого в уездном Арзамасе, а веселым данс макабром, чуть ли не вийоновским: «Я, Франсуа, чему не рад. Увы, ждет смерть злодея, и сколько весит этот зад, узнает скоро шея».
        Нет, вот именно так, как писал средневековый французский поэт и профессиональный вор, современный питерский поэт, переводчик, историк литературы и профессиональный верстальщик, разумеется, не пишет. Его стихи делаются уже не угрюмым гармоническим бормотанием, но… чириканьем. Маяковский когда-то злился: «Как вы смеете называться поэтом и, серенький, чирикать, как перепел?» А Булатовский даже после этого окрика смеет называться и быть поэтом, вычирикивающим такие строки:

        Ступеньки воздуха скрипят,
        смотри, не разбуди
        тех, кто внутри ступеньки спят,
        внутри сухой груди,
        внутри скрипучего гробка,
        коробки звуковой,
        на дне пустого коробка —
        коровкой роковой,
        а то еще как поползут,
        кто с рогом, кто с хвостом,
        и привезут под горло зуд,
        зобок набьют битком
        и там набухнут, а потом
        из горла — на язык,
        и скажешь ты с набитым ртом:
        чирик, чирик, чирик.



  следующая публикация  .  Игорь Булатовский  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service